Вселенная спит,
положив на лапу
с клещами звезд большое ухо.
В. Маяковский
Юрий Тынянов утверждал: «Маяковский возобновил поэтический образ, где-то утерянный со времен Державина». Сопоставив поэзию Державина с поэзией Маяковского, я убедился в правоте этого утверждения. Державин любил раздвигать горизонты чувств поэтическим словом, стремился к масштабности образов. Но я лично более склонен считать, что Маяковский по глобальности охвата, по ощущениям земного шара как одного целого ближе к поэту Уитмену, которого переводил Корней Чуковский. В этом американском поэте, предполагаю, Маяковский черпал свою глобальность.
Итак, сила, мощь, масштаб лирической личности, отвечающий, как говорила Марина Цветаева о Маяковском, «заказу множества», определяет важную черту поэтики Маяковского, делает его стиль весьма оригинальным. На первом плане в его стихах вечно гипербола. Лирический герой свободно и непринужденно объясняется с мирозданием, со всей вселенной.
В ранних стихах он пишет:
Мир огромив мощью голоса,
иду — красивый,
двадцатидвухлетний…
Эй, вы! Небо!
Снимите шляпу!
Я иду!
И после революции он остается верен выбранной манере:
И скоро,
дружбы не тая,
бью по плечу его я.
А солнце тоже:
«Ты да я,
нас, товарищ, двое!..»
И более того в конце жизни в последних строках:
… в такие вот часы встаешь и говоришь
векам, истории и мироздан
Революция воспринимается поэтом как преображение мира в космическом масштабе, как перестройка самих основ жизни общества, поворот в историческом пути человечества:
Мы разливом второго потопа
перемоем миров города.
Или еще:
Довольно существовать законом,
сведениям Адамом и Евой.
Клячу истории загоним…
Марина Цветаева, любившая стихи Пушкина, принимала поэзию Маяковского. Она писала, что он вырастает в своих стихах до масштабов эпических, он сам герой эпоса: «…мне видится либо час, когда все такого росту, шагу, силы, как Маяковский, были, либо час, когда все такими будут. Пока же, во всяком случае, в области чувствования, конечно, Гулливер среди лилипутов, совершенно таких же, только очень маленьких».
Гиперболизм, свойственный Маяковскому в раскрытии внутреннего мира лирического героя, его чувств и мыслей, сродни лермонтовскому. Михаил Юрьевич Лермонтов ощущал себя выразителем дум и чувств целого поколения и тоже просторно пользовался гиперболическими образами.
Метафоры Маяковского нередко разворачивались в фантасмагорический сюжет. В «Облаке в штанах» сердце, горящее любовью, полыхает, как огромный пожар, — приезжают пожарные:
Нагнали каких-то.
Блестящие!
В касках!
Нельзя сапожища!
Скажите пожарным:
На сердце горящее лезут в ласках.
Могучий звук поэта, выступающего от имени многих, масштаб обобщений, истинность и сила чувства рождают у Маяковского рослый стиль, торжественную интонацию оды.