РефератыОстальные рефератыУчУчебно-методическое пособие для студентов филологических специальностей Павлодар

Учебно-методическое пособие для студентов филологических специальностей Павлодар

Министерство образования и науки Республики Казахстан


Павлодарский государственный университет


им. С.Торайгырова


Е.И.Смольникова


ИСТОРИЯ ЗАРУБЕЖНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ 17 ВЕКА



Учебно-методическое пособие


для студентов филологических специальностей















Павлодар


УДК 82/09(1-87)(091)


ББК 83.3(3)5


С 51


Рекомендовано Учёным советом ПГУ им. С.Торайгырова



Рецензенты:


Г.К. Шаикова - кандидат филологических наук, старший


преподаватель.


С 51 Смольникова Е.И.


История зарубежной литературы 17в.: учебно-методическое


пособие для студентов филологических специальностей. –


Павлодар, 2007. – 98 с.


Учебно-методическое пособие предназначено для организации практических и семинарских занятий по курсу «История зарубежной литературы 17в.» для студентов очной и заочной форм обучения специальностей «Русский язык и литература», «Русская филология», а также для студентов всех филологических специальностей, на которых изучаются дисциплины «История зарубежной литературы» или «История мировой литературы». Оно может быть использовано как руководство при самостоятельной работе студентов, с помощью которого можно составить представление о формировании жанровой системы словесного творчества 17в., понять суть вклада в литературу Мольера и Расина, Мильтона и Кальдерона.


Пособие может быть использовано как студентами, так и преподавателями, а также учителями колледжей и лицеев гуманитарной направленности.



УДК 82/09(1-87)(091)


ББК 83.3(3)5


© Cмольникова Е.И., 2007


© Павлодарский государственный


университет им. С. Торайгырова, 2007



Введение



Концепция курса зарубежной литературы 17 века



На изучение курса истории зарубежной литературы 17в. в соответствии с учебными планами отводится один семестр. Он строится из расчета 16 лекций (32ч) и 8 практических занятий (16ч). В ходе отведенного лекционного времени студенты получают основные знания, связанные с особенностями словесного творчества и культуры 17 века. Сложность изучения курса связана с несколькими обстоятельствами. Во-первых, это временная дистанциированность
, для преодоления которой необходимо сделать попытку взглянуть на мир глазами человека, принадлежащего иной цивилизации. В начале работы над курсом студентам предлагается самостоятельно познакомиться с разработками историков культуры, подготовить выступление по одному из предложенных вопросов, связанных с изучением особенностей менталитета, культуры данной эпохи.


Множество полезных сведений приобретается при знакомстве с работами авторов, указанных в списке литературы.


Вторая сложность сопряжена с тем, что в курсе осваиваются произведения иноязычных
культур, знакомство с которыми происходит в переводах. При подготовке вопросов, вынесенных на практические занятия, происходит освоение текстов памятников европейской культуры, имеющих свою историю бытования и в своей собственной, и в русской культуре. В этой связи, осознавая, что в русском варианте читатель осваивает произведение во многом в том виде, в котором его видит переводчик, чрезвычайно полезно обращаться к критическим работам. Литературоведы, соприкасающиеся с текстом оригинала, часто комментируют и акцентируют важные эпизоды и детали, традиционно оказывающиеся не переведенными и принципиально не переводимые из-за специфики строфики, своеобразия звукописи и образной системы различных национальных литератур.


Наконец, третья трудность заключается в том, что история зарубежной литературы данного периода связана с достаточно сложными и абстрактными философским системами и идеями эпохи (Р.Декарт, Т.Гоббс, Б.Спиноза, Д.Локк, Ф.Бэкон и др.).


К тому же освоение курса предполагает знакомство с актуальными проблемами литературоведения. Помимо освоения литературоведческих проблем студентам предстоит знакомство с новейшими подходами к изучению истории и культуры 17 века, изысканиями историков и культурологов в этой области, необходимыми для того, чтобы получить представление о взглядах человека 17 столетия на мир, что в свою очередь необходимо для восприятия произведений словесного творчества в историко-культурном контексте. При изучении курса происходит знакомство студентов с сутью спора историков и литературоведов о правомочности выделения семнадцатого века в отдельную эпоху
.


Освоение курса предполагает также знакомство с ведущими художественными системами эпохи 17 века – классицизмом, барокко, просветительским реализмом. Художественные системы барокко и классицизма рассматриваются как широкие идейные и культурные движения, приходящие на смену Ренессансу, возникающие как своеобразная реакция на гуманизм Возрождения, как осмысление итогов идейной и художественной революции, осуществленной Ренессансом.


Происходит знакомство с основными жанрами западно-европейской литературы данного периода и их канонами, что служит базой для дальнейшего выстраивания курса Истории литературы как жанровой истории, или истории становления и взаимодействия жанров, что принципиально важно для понимания творчества ведущих мастеров следующего, девятнадцатого столетия.












Практические занятия



Одна из ведущих проблем анализа идейно-художественного содержания произведений 17 столетия – проблема художественного метода. При изучении текста художественных произведений данного периода следует учитывать факт резкого обострения философской, политической, идеологической борьбы, которая получила отражение в формировании и противоборстве двух господствующих в этом столетии художественных систем – классицизма и барокко. Обычно, характеризуя эти системы, акцентируют внимание на их различиях. Несходство их бесспорно, но несомненно также, что этим двум системам присущи и некоторые типологически общие черты.


Прежде всего, следует учитывать, что эти художественные системы искусства возникают как осознание кризиса ренессансных идеалов; и барокко, и классицизм должны рассматриваться как широкие идейные и культурные движения, приходящие на смену Ренессансу, возникающие как своеобразная реакция на гуманизм Возрождения, как осмысление итогов идейной и художественной революции, осуществленной Ренессансом.


Художники и барокко, и классицизма отвергают идею гармонии, лежащую в основе гуманистической ренессансной концепции: вместо гармонии между человеком и обществом искусство 17 века обнаруживает сложное взаимодействие личности и социально-политической среды; вместо гармонии разума и чувства выдвигается идея подчинения страстей велениям разума.


При этом следует учитывать: из того, что художники 17 столетия принципиально отвергают ренессансный гуманизм, вовсе не следует, что идеалы искусства этой эпохи антигуманистичны по своей природе. Меняются лишь формы гуманизма, его направленность и сфера применения.


Гуманизм литературы 17 века исходит не из признания гармонии духовного и плотского начал, разума и страстей, как это было в ренессансном гуманизме, а из их противопоставления; это гуманизм, который на первый план выдвигает интеллект, разум. С другой стороны, рассматривая вслед за ренессансными мыслителями личность как автономную, деятели культуры 17 века, однако, не приемлют идею добродетельности человеческой природы, стремятся исследовать личность в ее связях с окружающей средой, обществом. Соответственно и осуществление своего гуманистического идеала художники этой эпохи ставят в зависимость не только от воли и энергии самого человека, но и от его положения в обществе, от того, противодействует или способствует реализации этого идеала окружающая человека среда, способен ли человек в столкновении с ней отстоять свои идеалы.


Усиление идеологической и эстетической борьбы способствовало возникновению в эту эпоху литературных кружков, салонов и академий, находящихся в состоянии идейной и эстетической борьбы.


Интересами этой борьбы продиктовано и появление многочисленных поэтик и трактатов по эстетике. Характерной их особенностью является тенденция к сближению теории литературы, истории литературы и критики, т.е. живого современного литературного процесса.


В 17 веке, таким образом, четко оформились две художественные системы – барокко и классицизм. Правда, в некоторых трудах можно найти утверждения о том, что параллельно с барокко и классицизмом в 17 столетии продолжает развиваться также ренессансный реализм как третье художественное направление литературы 17 века. Согласиться с этим нельзя. Правда, в первые десятилетия 17 века еще продолжают творить Сервантес, Шекспир, Лопе де Вега. Но в историко-литературном плане их творчество принадлежит не 17 столетию, а предшествующей литературной эпохе Возрождения. Большинство же писателей, причисляемых к «ренессансному реализму» 17 века, такие, например, как Сорель и Скаррон во Франции, в действительности близки к одной из разновидностей литературы барокко, к так называемому «низовому» барокко. Из этого, конечно, не следует, что традиции реалистического искусства Возрождения не оказывали влияния на творческий метод писателей 17 века. Творчество некоторых из них, в частности, Антуана Фюретьера, вероятно, нельзя понять без учета этих традиций. С другой стороны, в сложном литературном процессе этой эпохи есть такие художники, творчество которых не может быть сведено целиком к одной из господствовавших художественных систем. Так, например, Корнель и Мильтон, как это будет ниже, каждый по-своему органически сочетали барочные и классицистические тенденции. Иначе говоря, при исследовании и анализе литературных произведений нужно учитывать то, что живой литературной процесс 17 века богат и многосложен, он не может быть сведен лишь к этим двум важнейшим направлениям искусства, а представляет собой процесс многообразного их взаимодействия, как и своеобразного восприятия предшествующей ренессансной традиции.


Занятие № 1
Поэтическое творчество Луиса де Гонгоры




1.1 План практического занятия


1.1.1 Жанрово-стилевая типология в творчестве испанского


поэта


1.1.2 Основные положения эстетики Л.Гонгоры


1.1.3 Романтическая основа эстетики Гонгоры


1.1.4 Идейно-художественный анализ сонетного творчества


испанского поэта 1582-1585 гг.


1.1.5 Жанрово-стилистический синтез в романсах Гонгоры


(1582 - 1585г.г.)


1.1.6 Социально-критическая тема в творчестве Гонгоры конца


1580-х годов - начала 1610 г.


1.1.7 Эволюция темы несчастной любви в поэмах «Предание о


Полифеме и Галатее», «Одиночества».


Основоположником и крупнейшим представителем культистского направления в испанской барочной поэзии был Луис де Гонгора, по имени которого это направление называют также гонгоризмом.


Большая часть поэтических произведений Гонгоры при жизни была известна в списках лишь немногим ценителям поэзии. Они были опубликованы посмертно в сборнике «Сочинения в стихах испанского Гомера» (1627) и в собрании его стихотворений, вышедшем семь лет спустя.


Следует различать следующую жанрово-стилевую типологию в творчестве испанского поэта: поэзию «ясного стиля» и поэзию «темного стиля», характерную для произведений последних лет его жизни.


Основные положения эстетики Л.Гонгоры. Исходный тезис его эстетики – искусство должно служить немногим избранным. Средством для создания «ученой поэзии» для избранных и должен стать «темный стиль», имеющий, по мысли поэта, неоценимые преимущества перед ясностью прозы. Во-первых, он исключает бездумное чтение стихов: для того, чтобы постигнуть смысл сложной формы и «зашифрованного» содержания, читатель должен не раз, вдумываясь, перечитать стихотворение. Во-вторых, преодоление трудностей всегда доставляет наслаждение. Так и в данном случае: читатель получит от знакомства с произведением «темного стиля» больше удовольствия, чем от чтения общедоступной поэзии. В поэтическом арсенале Гонгоры множество конкретных способов, с помощью которых он создает впечатление загадочности, зашифрованности своей поэзии (употребление неологизмов (от латинского языка), резкое нарушение общепринятого синтаксического строя с помощью инверсии, и, в особенности, косвенное выражение мысли посредством перифраз и усложненных метафор, в которых сближаются далекие друг от друга понятия.


Романтическая основа эстетики Гонгоры: отвержение с помощью «темного стиля» реальной действительности и искусственное возвышение ее средствами искусства. Представление о красоте как о немыслимой и невозможной в окружающей реальности, обретение ее идеального существования в художественном произведении.


Идейно-художественный анализ сонетного творчества испанского поэта 1582-1585г.г., (созданного по мотивам Ариосто, Тассо и других итальянских поэтов).


Сонеты Гонгоры не подражание, а сознательная стилизация и акцентирование некоторых мотивов и приемов первоисточника. В каком направлении осуществляется эта стилизация, можно проследить на примере сонета «Пока руно волос твоих течет…», являющегося переложением одного из сонетов Тассо.


Даже у Тассо, поэта, трагически переживающего кризис ренессансных идеалов, горациевский мотив наслаждения мгновением счастья не обретает столь безысходно пессимистического звучания, как у юного Гонгоры. Тассо напоминает девушке о неизбежной старости, когда ее волосы «покроются снегом»; Гонгора же противопоставляет не юность старости, а жизнь смерти. В последнем трехстишии он прямо полемизирует с итальянским поэтом, говоря, что, «не в серебро превратится» золото волос девушки, а, как и ее красота, и сама она, обратится «в землю, в дым, в прах, в тень, в ничто».


Дисгармония мира, в котором счастье мимолетно перед лицом всевластного Ничто, подчеркивается гармонически стройной, до мельчайших деталей продуманной композицией стихотворения.


Прибегая к приему анафоры, поэт четырежды нечетные строки четверостиший начинает словом «пока», как бы напоминая о быстротекущем времени. Этим словом вводятся четыре группы образов, в своей совокупности фиксирующих красоту девушки. Подобный параллелизм конструкции четверостиший придает восторгам поэта перед прелестями юной девы чуть холодноватый, рассудочный характер. Но далее происходит взрыв эмоций. Трехстишия открываются призывом «Наслаждайся» и заключаются словом «Ничто». Этими словами обозначены трагические полюсы жизни и смерти. Гонгора вновь прибегает к параллелизму построения, но на этот раз четко показывает, что следует за словом «пока» в четверостишиях: все прелести девушки, в конечном счете, обратятся в землю, дым, прах, тень. Пессимистическая идея произведения получает здесь наибольшее раскрытие.


В этом сонете стилизация направлена на углубление трагического звучания первоисточника, а не на его опровержение. Нередко, однако, стилизация у Гонгоры осуществляется по-иному, напоминая скорее пародию на оригинал.


Пародийное смещение планов легко обнаруживается и в создававшихся в те же годы романсах. Таков, например, романс «Десять лет прожила Белерма…» (1582), пародирующий рыцарские сюжеты. Десять лет Белерма проливает слезы над завернутым в грязную тряпицу сердцем своего погибшего супруга Дурандарте, «болтливого француза». Но появившаяся донья Альда призывает Белерму прекратить «дурацкий поток» слез и поискать утешения в свете, где «всегда найдется массивная стена или могучий ствол», на которые они могут опереться.


Такому же пародийному снижению подвергаются и пасторальный, и «мавританский», и другие романсы. Сперва может показаться, что для Гонгоры главное – создание литературной пародии. Но это не так: литературная пародия для поэта – лишь способ выражения отношения к действительности, лишенной красоты, благородства и гармонии, которые приписываются ей пародируемыми литературными произведениями. Пародия, таким образом, перерастает в бурлеск, построенный на несоответствии вульгарного тона повествования его «высокому» содержанию. Свое обращение к бурлескной поэзии Гонгора демонстрирует в стихотворении «Сейчас, когда выдалась свободная минутка…» (1585?). Он сравнивает свою поэзию с бандурией, примитивным народным музыкальным инструментом. «Я бы взялся и за более благородный инструмент, но его, увы, никто не хочет слушать». «Ведь нынче правде не верят, издевка нынче в моде, - ведь мир впадает в детство, как всякий, кто стареет». Эти слова звучат лишь зачином для иронического рассказа о мирной жизни и любовных утехах рассказчика до той поры, пока Амур не пронзил ему сердце стрелой; далее повествуется о муках влюбленного и о конечном позорном изгнании бога любви. Этот последний эпизод кощунственно пародирует отлучение от церкви: «Прости мне мою камилавку, не вымещай на ней своей ярости. Церковь на этот раз мне пригодится; гляди-ка отлучим и тебя…Куриные у тебя крылья, отправляйся-ка поскорее к шлюхам».


Как и в творчестве некоторых позднеренессансных художников (Сервантеса, например), в произведениях Гонгоры взаимодействуют два плана: реальный и идеальный. Однако у Сервантеса, по крайней мере в «Назидательных новеллах», и реальное, и идеальное начала существуют в действительности, идеальное начало иногда реализуется в жизни, придавая реальному плану гармонию и обеспечивая счастье человека. У Гонгоры же реальный план всегда отражает безобразную действительность, а идеальный – «навязываемую» ей красивую неправду. Поэтому вторжение идеального начала в реальное (в данном случае Амура в бесхитростную жизнь человека) рассматривается как одна из первопричин человеческих бед; идеальное при этом обречено на поражение. Бурлеск разоблачает и отвергает ренессансно-гуманистическую утопию.


Это не значит, однако, что Гонгора противопоставляет утопиям реальность как нечто позитивное. В том-то и состояла трагедия поэта, что для него одинаково неприемлемы и идеальное, и реальное; всякая реальность отвратительна. Отрицание и критика реальности в ряде бурлескных стихотворений обретают социальное звучание. Особенно отчетливо социально-критическая тема звучит в нескольких циклах стихотворений, посвященных испанской столице и создававшихся с конца 1580-х годов и до 1610 г.


В одном из стихотворений герой, привыкший к полноводным рекам Андалусии, дивится на пересохшую столичную реку Мансанарес. Однажды ему показалось, что воды в реке за ночь прибавилось. Что же случилось? «Что привело вчера к беде, сегодня возродило славу?» И река отвечает: «Один осел вчера напился, другой сегодня помочился». О том, что за этой издевкой скрывается нечто большее, чем насмешка над неказистой столичной речушкой, свидетельствует упоминание в стихотворении о тогда еще новом, построенном по приказу Филиппа 2, помпезном Сеговийском мосте, показное величие которого выглядит особенно нелепо на фоне жалкой реки, через которую он переброшен. Несоответствие между Сеговийским мостом и протекающим под ним Мансанаресом становится как бы аллегорией разрыва между претензиями официальной Испании и печальной реальностью, между недавним величием Испанской империи и ее нынешним бессилием. Та же развернутая метафора – в основе сонета «Сеньор дон Сеговийский мост» (1610). Наиболее обобщенную характеристику социальной действительности Испании поэт дает в знаменитом сатирическом стихотворении «Деньги – это все» (1601), в котором он утверждает: «Все продается в наше время, все равняют деньги…»


Гонгора не может принять мира, в котором всевластным господином стали деньги. Единственным убежищем, где можно укрыться от реальности, по его мнению, - это эстетическая утопия, которую он творит в своих поздних поэмах.


Путь, пройденный поэтом до того, как он обратился к утопии, особенно наглядно демонстрируется эволюцией в его творчестве темы несчастной любви. Сначала это тема предстает в пародийном свете. Затем она освобождается от лирического, личного и переносится на мифологический материал: таковы романсы о Пираме и Фисбе, о Геро и Леандре. В этих произведениях эта тема приобретает трагическое звучание, но по-прежнему излагается языком бурлеска: трагическое проступает сквозь гримасу смеха. Наконец, эта же тема осмысляется глубоко трагически в «Предании о Полифеме и Галатее».


Легенда о несчастной любви уродливого циклопа Полифема к прекрасной нимфе Галатее, впервые изложенная в «Одиссее», трактуется в поэме Гонгоры традиционно. Новаторство поэта: звукопись, цветопись, все возможности языка для передачи чувств и переживаний персонажей, красок окружающей их природы.


Поэма построена на контрастном столкновении двух миров – мира Галатеи, залитого светом, многокрасочного, ясного и радостного мира красоты, и мира Полифема, мрачного, уродливого и темного. Эта антитеза возникает из столкновения двух звуковых потоков – звонкого и чистого, когда речь идет о Нимфе, и глухого, тревожного в строфах, посвященных циклопу; из противопоставления «высоких» метафор первого ряда и «снижающих», «вульгаризирующих» сравниваемый объект метафор второго ряда (пещера Полифема, например, называется «ужасающим зевком земли», а скала, закрывающая вход в нее, кляпом во рту пещеры). Этой же цели стилистически раскрасить и противопоставить мир реальности и мир мечты служат и синтаксическая инверсия, и неологизмы, и многие другие выразительные средства языка поэмы (привести примеры).


Все эти приемы Гонгора доводит до совершенства в самой «трудной» и самой известной поэме «Одиночества» («Уединения»), оставшейся незаконченной: из задуманных поэтом четырех частей написаны только две.


Фабула поэмы предельно проста. Некий юноша, имя которого так и остается неизвестным, покидает родину из-за несчастной любви. Корабль, на котором он плыл, терпит крушение, и море выбрасывает юношу на берег. Поднявшись в горы, герой находит приют у пастухов, а на следующий день становится свидетелем сельской свадьбы («Первое одиночество»). Затем вместе с несколькими рыбаками, приглашенными на свадебный пир, он вновь спускается к морю, переправляется в лодке на остров, где живут рыбаки, наблюдает их мирный труд и простые радости и, наконец, присутствует на пышной охоте кавалеров и дам («Второе одиночество»).


Пересказ фабулы, как видим, ничего не объясняет ни в замысле поэмы, ни даже в названии ее. И это естественно, ибо как говорил великий испанский поэт 20 века Федерико Гарсиа Лорка в своей лекции о Гонгоре, «…Гонгора избирает особый, свой тип повествования, скрытого метафорами. И его трудно обнаружить. Повествование преображается, становится как бы скелетом поэмы, окутанным пышной плотью поэтических образов. Пластичность, внутреннее напряжение одинаково в любом месте поэмы; рассказ сам по себе никакой роли не играет, но его невидимая нить придает поэме цельность. Гонгора пишет лирическую поэму невиданных доселе размеров…»


Главное в поэме – не фабула, а чувства, пробуждаемые в сердце героя наблюдением за природой и жизнью поселян, составляющей как бы часть природы. Пейзаж для Гонгоры важен не сам по себе, а как антитеза неприемлемой для него реальности. Поэтому в испанском названии поэмы – «Soledades» - смысл двойственный: с одной стороны, это одиночество, безлюдье лесов и полей, среди которых развивается действие поэмы, с другой – «уединение», уход от действительности, от мира зла и корысти, в воображаемый золотой век человечества, в котором царят добро, любовь и справедливость, братские отношения между людьми. Однако, изображая идиллию человеческих отношений, Гонгора, в отличие от гуманистов Возрождения, ни на минуту не забывает, что эта идиллия – всего лишь поэтический мираж, сладостная, но нереальная мечта. Это чувство и должен передать читателю весь стилистический строй поэмы, размывающий четкость контуров в описаниях, покрывающий их туманом и возбуждающий в читателе ощущение чего-то таинственного и даже мистического, скрытого за внешне простым и ясным.


Перестройка захватывает не какие-то отдельные элементы поэмы, а всю ее. Гонгора ставит перед собою задачу – создать особый поэтический язык, в котором необычный синтаксис дает возможность словам раскрыть все богатство их значений и связей. При этом метафора, всегда существовавшая как одно из стилистических средств, становится важнейшим способом обнаружения внутренних и не всегда ясно различимых связей реальных явлений. Более того, в поэтическом языке Гонгоры есть «опорные» слова, на которых строится целая система метафор. Каждое из этих слов приобретает широкий спектр значений, нередко неожиданных и не сразу угадываемых, и в этих вторичных значениях растворяется основной смысл слова. Так появляются, например, метафорические трансформации слова «снег»: «пряденый снег» (белые скатерти), «летящий снег» (птицы с белым опереньем), «плотный снег» (белое тело горянки) и т.п.


Другая особенность поэтического языка Гонгоры – перекрещивание смысловых значений. В результате образуется целый узел метафорических значений, накладывающихся одно на другое.


Это особенно характерно для второй части поэмы, которая в целом более лаконична и проста, но и более насыщена этими внутренними связями. Таково, например, начало второй части, где описывается прилив, когда волны, наполняя устье впадающего в море ручья, будто в ярости бросаются по его руслу к горам, но в конце концов смиряются и отступают. В этом пластическом описании, занимающем более 30 строк, отчетливо обнаруживаются четыре метафорические центра, соответствующих фазам прилива и отлива: ручей, впадающий в море, метафорически уподобляется бабочке, летящей на огонь, к гибели; смешение вод ручья и моря передается метафорой «кентавр»; отступление ручья под натиском прилива уподобляется неравному бою между молодым бычком и грозным бойцовым быком; и, наконец, осколки разбитого зеркала – метафора, с помощью которой описывается берег после отлива. Таковы только метафорические центры описания, а ведь из этих центров в каждом случае расходятся лучами подчиненные им метафорические обороты. Сложный и динамический образ природы у Гонгоры возникает из цепи взаимосвязанных, углубляющих друг друга метафор.


Как бы тщательно ни была отшлифована форма произведений у андалузского поэта, от формализма, в котором его обвиняли в последующие столетия, он далек. Вся эта титаническая работа не самоцельна; она проделывалась ради того, чтобы наполнить многозначным смыслом каждый образ и, в конечном итоге, убедить читателя в красоте создаваемого искусством мифа в противовес уродливой действительности Испании.


игиозные воззрения драматурга становятся формой выражения его «христианского гуманизма»


Литература


1 Гонгора-и-Арготе Луис де. Лирика. – М. : Художественная


литература, 1977. – 236 с.


2 Плавскин З.И. Испанская литература 17 – середины 19 века. –


М. : Флинта, 2001. – С. 10 – 35.


3 Из испанской поэзии 17 века./ Сост. и коммент. А.Косс. – Л. : Владос, 1999. – С. 5 – 45.


4 Штейн А.А. Литература испанского барокко. – М. : Флинта,


1998. – 230 с.


5 Штейн А.Л. На вершинах мировой литературы. – М. : Владос, 2002. – 233 с.


Занятие № 2
Особенности барочного метода в драматургическом творчестве П.Кальдерона




2.1 План практического занятия


2.1.1 Социально-исторические истоки развития испанской


литературы 17 века


2.1.2 Основные черты литературы испанского барокко


2.1.3 Мировоззренческие основы творчества П.Кальдерона


2.1.4 Отличительные особенности драматургической манеры


Кальдерона и их воплощение в комедиях интриги («С любовью не шутят», «Дама-невидимка»)


2.1.5 Концепция чести в «драме чести» испанского драматурга


(«Стойкий принц», «Саламейский алькад»).


2.1.6 Жанр морально-философской и религиозной драмы в


творчестве П.Кальдерона («Жизнь есть сон»):


а) религиозно-литературные источники создания драмы, их


роль в проблематике произведения;


б) проблема смысла и назначения власти, воспитания качеств


идеального правителя (работа с текстом);


в) выражение барочного мироощущения Кальдерона в драме


(работа с текстом);


г) идеал неостоической личности в драме;


Семнадцатый век в Испании – эпоха глубочайшего экономического упадка, политического кризиса и идеологической реакции. Обострение социальных и национальных противоречий внутри страны.


Господство художественной системы барокко в литературе. Наиболее интенсивное взаимодействие барокко и Ренессанса по сравнению с другими странами Западной Европы. Отголоски ренессансных идеалов и проблем в творчестве П.Кальдерона. Основная черта испанского барокко, точно обозначаемая испанским словом «
desengano»
(«разочарование»). Специфический характер гуманизма Кальдерона («христианский гуманизм»). Требование восстановления «евангельской чистоты» раннего христианства, истолкование проповеди Христа и его апостолов как воплощения гуманистического идеала в этике и политике.


Переориентация искусства испанского барокко на интеллектуальную элиту. Формирование двух противоборствующих стилевых тенденций – культизма и консептизма. Культизм (гонгоризм) – противопоставление неприемлемой для него реальности прекрасного и совершенного мира искусства, постижение красоты которого будто бы доступно лишь немногим «избранным»; создание «темного стиля» (искусственно усложненный синтаксис, использование множества неологизмов, метафор, мифологических образов, перифраз


Главная идея консептистов – идея внутренней сложности самой формулируемой мысли (концепта). Как следствие - стремление сочетать максимальную выразительность с предельным лаконизмом и смысловой насыщенностью слова, фразы. Характерные приемы консептизма: игра на буквальном и фигуральном значении слова, на многозначности, игра слов и каламбур, пародийное воспроизведение и разрушение словесных штампов, привычных словосочетаний, идиоматических выражений.


Основа мировоззрения
религиозные идеи, далекие от ортодоксально-контрреформационных принципов в духе «христианского гуманизма», т.е. раннехристианских демократических идеалов. Своеобразный рационализм кальдероновского мышления (агностицизм, с одной стороны, вера в разум как средство управления страстями и достижения душевного покоя).


Отличительные особенности драматургической манеры испанского драматурга: строгая соразмерность всех частей драмы, до деталей продуманная и логически стройная композиция, усиление интенсивности драматического действия, его концентрация вокруг одного или двух персонажей, необычайно экспрессивный язык, в котором широко используются приемы и культистской, и консептистской поэзии и, наконец, некоторая схематизация характеров («С любовью не шутят» (1627?), «Дама-невидимка» (1629)). Рационалистический характер любви в комедиях интриги.


Тема чести как самая популярная в испанской литературе 16-17 в.в. (идея чести как «дара крови», принадлежащего дворянству от рождения и отгораживающего его от низших сословий – в придворной литературе Испании, демократизация этой идеи в творчестве Лопе де Веги (идеал «крестьянской чести» в «Фуэнте Овехуна»).


«Драма чести» Кальдерона, рассматривающего честь как высшее благо, дарованное богом всем людям и именно поэтому равняющее всех – и дворянина, и крестьянина («Стойкий принц» (1628 - 1629), «Саламейский алькад» (1642 - 1644).


Жанр морально-философской и религиозной драмы в творчестве П.Кальдерона («Жизнь есть сон» (1635). Религиозно-литературные источники драмы: христианские легенды о Варлааме и Иосафате, восточные предания о Будде (идея страдания как источника просветления).


Осмысление главной проблемы драмы как проблемы смысла и назначения власти, воспитания качеств идеального правителя.


Осмысление главной идеи драмы как идеи страдания (как способа нравственного и духовного очищения человека).


Выражение барочного мироощущения Кальдерона: горькие и пессимистические размышления принца о зыбкости границ между явью и сном (сон как символ смерти), реальностью и фантазией, жизнью и смертью, неостоический идеал человека, к которому приходит главный герой, принц Сехизмундо. Сехизмундо вырабатывает в себе качества истинного монарха в длительных страданиях, в результате осознания тщеты плотских страстей, призрачности земных благ и необходимости отречения от этих благ, победы над собой во имя возможности творить добро.


Религиозные основы подобных воззрений несомненны. Однако и в данном случае Кальдерон далек от слепого следования догмам католицизма. Драматург уповает на разум как на силу, способную помочь человеку обуздать страсти. Он отстаивает право человека на свободу вообще. В программном монологе первого акта Сехизмундо, сравнивая себя с птицей, зверем, рыбой, ручьем, с тоскливым недоумением спрашивает: почему он, в ком больше свободы воли, жизни, чувства, знанья, страсти, свободен в меньшей мере, чем твари божьи или мертвая природа. Отцовская тирания лишила Сехизмундо возможности выбора и, сделав его игрушкой страстей, предопределила его необузданные, тиранические поступки, когда он впервые оказался во дворце. Осознание бренности земных страстей позволило принцу познать истинную свободу и по доброй воле предпочесть насилию добро. И в этой пьесе, как и во многих других, религиозные воззрения драматурга становятся формой выражения его «христианского гуманизма»


Литература


1 Кальдерон П. Пьесы / Сост., вст. ст. Н. Б.Томашевского. – М. : «Художественная литература», 1961. – Т. 1. – 285 с. – Т. 2. – 300 с.


2 Штейн А.А. Литература испанского барокко. – М. : Флинта, 1998. – 230 с.


3 Штейн А.Л. На вершинах мировой литературы. – М. : Флинта, 2002. – 233 с.


4 Плавскин З.И. Испанская литература 17 – середины 19 века. –


М. : Владос, 2001. – С. 10 – 35.


5 Испанский театр / Сост., вст. ст. Н.Б.Томашевского. – М. : Классика плюс, 2003. – С. 5 – 40.


Занятие № 3
Эволюция художественного метода в драматургии П.Корнеля




3.1 План практического занятия


3.1.1 Мировоззренческие основы драматургического творчества


П.Корнеля.


3.1.2 Конфликт страсти и холодного расчета в трагедии «Медея».


Способы разрешения конфликта в трагедии.


3.1.3 Рационалистический характер психологического самоанализа в трагикомедии «Сид». Проблема художественного метода произведения.


3.1.4 Идейно-художественный анализ трагедии «Гораций»:


а) Новая патриотическая героика в трагедии «Гораций»;


б) Своеобразие конфликта и способов его разрешения;


в) Окончательное утверждение канонического типа классической трагедии в «Горации».


3.1.5 Барочный характер поздних трагедий П.Корнеля («Родогуна», «Ираклий»).


Для более объективного понимания драматургического наследия П.Корнеля рекомендуется исследование мировоззренческой позиции французского драматурга. Философские основы мировоззрения П.Корнеля, получившие отражение в его творчестве, связаны с идеями неостоицизма в обоих его вариантах – светском, почерпнутом из учения римских философов-стоиков (Сенека), и духовном – католической концепции свободной воли, которую разрабатывали в своих учениях иезуиты.


Идейно-художественный анализ первого опыта Корнеля в трагическом жанре («Медея» (1635), написанная на основе одноименной трагедии Сенеки). В древний мифологический сюжет Корнель вложил современное содержание – столкновение страстного чувства оскорбленной и покинутой женщины с холодным расчетом холодного честолюбца. В обобщенной, вневременной оболочке античного мифа отчетливо проступают черты современной психологии, актуальных нравственных проблем.


Идейно-художественный анализ трагикомедии «Сид» (1637), открывшей новую эру в истории французского театра и драматургии. В трагедии французский драматург впервые воплотил основную морально-философскую проблему французского классицизма – борьбу долга и чувства, которая стала средоточием драматургического интереса.


Исследование основного драматического узла трагикомедии – страстного любовного чувства героев (Родриго и Химены) и законов родовой чести. Обеспечение острого напряженного драматизма трагикомедии острым психологическим конфликтом. Предполагается работа с текстом (привести примеры из текста, подтверждающие острую внутреннюю борьбу в душе каждого из героев).


Исследование основного композиционного приема, выражающего борьбу в душе героя (антитеза
). (Примеры из текста произведения).


Симметричный характер нравственного конфликта трагикомедии, решаемого в духе морально-философской концепции «свободной воли» (торжество разумного долга над «неразумной страстью»
). Внешнее следование героев этому принципу. При этом следует учитывать, что если бы Корнель ограничился внешним поведением, «Сид» вряд ли стал бы той эпохальной пьесой, которая на два века определила тип и характер французской трагедии. Художественная правда ставит под сомнение отвлеченную моральную схему. Для Корнеля долг родовой чести не способен уравновесить силу живого чувства двух любящих. Долг этот не является безусловно «разумным» началом – ведь источником конфликта послужило не противоборство двух равноправных высоких идей, а всего лишь оскорбленное тщеславие графа Гормаса, обойденного монаршей милостью. Акт индивидуального своеволия, зависть честолюбца приводит к трагическому столкновению и разрушает счастье молодой четы.


Следует учитывать, что Корнель не мог признать абсолютную ценность этого индивидуалистически понимаемого долга и свести содержание пьесы к стоическому отречению героев от любви. Психологическое, идейное и сюжетное разрешение конфликта Корнель находит, вводя в пьесу истинно высокое сверхличное начало, высший долг, перед которым вынуждены склониться и любовь, и родовая честь. Поворот в судьбах героев определяется патриотическим подвигом Родриго, геройски сразившегося с войском мавров и спасшего свою страну.


Этот мотив вводит в пьесу истинную нравственную меру вещей и одновременно служит толчком к благополучной развязке: национальный герой поставлен над обычными правовыми нормами, над обычным судом и наказанием. Химена вынуждена отказаться от мести за отца, подчиниться воле короля и согласиться стать женой спасителя отечества.


Исследование проблемы художественного метода в трагикомедии (критика произведения Французской Академией с точки зрения классицистических нормативов).


Перенесение морально-философского конфликта между страстью и долгом в иную плоскость в трагедии «Гораций»: стоическое отречение отличного чувства совершается во имя высокой государственной идеи. Долг приобретает сверхличное значение. Слава и величие родины, государства образуют новую патриотическую героику, которая в «Сиде» еще только намечалась как вторая тема пьесы.


Источник драматического конфликта – политическое соперничество двух городов – Рима и Альбы – Лонги, жители которых издавна связаны родственными и брачными узами.


Исследование характерного для драматической техники Корнеля приема контрастного противопоставления двух позиций, которые реализуются не в поступках героев, а в их словах. Если в «Сиде» Родриго и Химена, оказавшись в одинаковой ситуации, вели себя одинаково и обосновывали принятое решение одними и теми же доводами, то в «Горации», при одинаково принятом решении, оценка героями и самой ситуации, и своего поведения оказывается принципиально разной: противоположное отношение к решению Горация и Куриация. Трагические последствия принятого решения.


Риторический эффект «пророчества» крушения Римской империи под натиском внешних и внутренних врагов. Смысл пророчества, возвращающий к основной трагической дилемме пьесы: суровое подавление всего человеческого, которое было источником мощи поднимающегося молодого государства, станет когда-нибудь источником его падения и гибели.


Трагический аспект решения центральной проблемы пьесы – взаимоотношения личности и государства (конечное торжество стоического самоотречения и утверждение гражданственной идеи не снимает этого трагизма).


Окончательное утверждение канонического типа классической трагедии в «Горации» (сведение внешнего действия к минимуму; правило трех единств; симметрическая расстановка действующих лиц, соответствующая их родственным взаимоотношениям и происхождению (римляне-албанцы); прием антитезы;).


Перелом в творчестве Корнеля – барочный характер поздних трагедий французского драматурга («вторая манера» Корнеля). Соблюдая внешне правила классицистской поэтики (обращение к античному материалу и высоким героям, сохранение трех единств), Корнель фактически взрывает их изнутри. Из обширного арсенала событий и героев древней истории он выбирает наименее известные, которые легче поддаются преобразованию и переосмыслению. Его привлекают усложненные сюжеты с запутанными исходными драматическими ситуациями, требующими обстоятельного объяснения во вступительных монологах. Тем самым формальное единство времени вступает в противоречие с реальным сюжетным наполнением пьесы (экспозиция, вынесенная за рамки сценического действия, непропорционально разрастается за счет рассказа о давно прошедших событиях). Слово постепенно становится главным выразительным и изобразительным средством, вытесняя внешнее действие («Родогуна» (1644), «Ираклия» (1647).


Сюжетные ситуации и повороты в судьбе героев поздних трагедий Корнеля определяются не обобщенно типическими, «разумными», а исключительными, иррациональными обстоятельствами, игрой случая – подменой детей, вырастающих под чужим именем в семье врага и узурпатора престола («Ираклий»), соперничеством близнецов, права которых решаются скрытой от всех тайной первородства («Родогуна»). Корнель обращается к династическим п5ереворотам, мотивам узурпации власти, жестокой и противоестественной вражды близких родственников. Сравнить с классицистскими трагедиями (сильные люди нравственно господствовали над обстоятельствами, пусть даже ценою жизни и счастья в классицистской трагедии; в барочной трагедии они становятся игрушкой неведомых слепых сил, в том числе и собственных, ослепляющих их страстей). Герои Корнеля по-прежнему сохраняют силу воли и «величие души», но эта воля и величие служат не общему благу, не высокой нравственной цели, а честолюбивым устремлениям, жажде власти, мести, оборачиваются аморализмом. Перемещение центра драматического напряжения с внутренней душевной борьбы героев на борьбу внешнюю. Психологическое напряжение уступает место напряжению сюжетного развития.


Литература


1 Корнель П. Пьесы. – М. : Художественная литература, 1961. – Т. 1. – 356 с. – Т. 2. – 254 с.


2 Корнель П. Театр/ Сост., ст. и коммент. А.Д.Михайлова. – М. :


Художественная литература, 1984. – Т. 1. – 258 с. – Т. 2. – 236 с.


3 Театр французского классицизма/ Вступ. ст. Антуана Алана. –


М. : Классика плюс, 2001. – С. 33 – 66.


4 Сигал Н.А. Пьер Корнель. 1606 – 1684. – Л.; М. : Наука, 1957. – 300 с.


5 Тураев С.В. Введение в западноевропейскую литературу 17 века. – М. : Просвещение, 1999. – С. 60 – 72.


6 Черневич М.Н., Штейн А.Л., Яхонтова М.А. История французской литературы. – М. : Классика плюс, 1998. – С. 53-69.


7 История французской литературы. – М., Л. : Просвещение,


1946. – Т. 1. – С. 72 - 86.


8 Обломиевский Д.Д. Французский классицизм. Очерки. – М. : Наука, 1968. – 256 с.


Занятие № 4
Мировоззренческие основы драматургического творчества Ж.Расина («Андромаха», «Федра»)


4.1 План практического занятия


4.1.1 Место трагедий Расина в истории французского театра


4.1.2 Янсенизм и учение Паскаля как мировоззренческая основа творчества Ж.Расина


4.1.3 Конфликт и способы его разрешения в трагедии Ж.Расина «Андромаха»..Сравните с трагедиями П.Корнеля


4.1.4 Тема суда над собой и высшего суда, творимого божеством в трагедии «Федра»


4.1.5 Трансформация образов и мотивов трагедии Эврипида «Ипполит» в трагедии Ж.Расина «Федра»


С творчеством Расина французская классическая трагедия вступает в период зрелости, четко обозначенный рубежом в политической и культурной истории Франции.


На смену заостренной политической проблематики эпохи Ришелье и Фронды с ее культом сильной воли и идеями неостоицизма приходит новое, более сложное и гибкое понимания человеческой личности, получившее свое выражение в учении янсенистов и в связанной с ним философии Паскаля. Эти идее сыграли важную роль в формировании духовного мира Расина.


Янсенизм (названный так по имени его основоположника, голландского богослова Корнелия Янсения) представлял собой религиозное течение в католицизме, выступавшее, однако, критически по отношению к некоторым его догмам. Центральной идеей янсенизма является учение о предопределении, «благодати», от которой зависит спасение души. Слабость и греховность человеческой натуры могут быть преодолены лишь при поддержке свыше, но для этого человек должен осознать их, бороться с ними, постоянно стремиться к нравственной чистоте и добродетели. Таким образом, в учении янсенистов смирение перед неисповедимым божественным промыслом, «благодатью», сочетается с пафосом внутренней нравственной борьбы с пороком и страстями, направляемой анализирующей силой разума. Янсенизм по-своему впитал и переработал наследие рационалистической философии 17 века. Об этом свидетельствует та высокая миссия, которая отводится в его учении самоанализу и разуму, а также сложная система аргументации, обосновывающая это учение.


Однако роль и значение янсенизма в общественной и духовной атмосфере Франции не исчерпывались религиозно-философской стороной. Янсенисты выступали с осуждением развращенных нравов высшего общества и в особенности растлевающей морали иезуитов. Возросшая публицистическая активность в середине 1650-х годов, когда были написаны и опубликованы «Письма к провинциалу» Паскаля, навлекла на янсенистов гонения, постепенно усиливавшиеся и завершившиеся двадцать лет спустя их полным разгромом.


Центром янсенистской общины являлся женский монастырь Пор-Рояль в Париже. Ее идейными вождями были люди светских профессий: филологи, юристы, философы – Антуан Арно, Пьер Николь, Лансело, Леметр. Все они так или иначе оказались причастны к творческому пути Расина.


Жану Расину, который рано остался сиротой, давние и тесные связи семьи с янсенистской общиной помогли бесплатно получить превосходное образование, сначала в школе при Пор-Рояле, потом в янсенистском коллеже. Янсенисты были прекрасными педагогами, строившими обучение на совершенно новых началах – кроме обязательной в ту пору латыни они обучали древнегреческому языку и литературе, большое значение предавали изучению родного языка (им принадлежит составление первой научной грамматики французского языка), риторики, основ поэтики, а также логики и философии.


Пребывание в коллеже имело важное значение как для духовного развития Расина, так и для его будущей судьбы. Отпечаток философских и нравственных идей янсенизма мы находим почти во всех его трагедиях; знание древнегреческой литературы во многом определило выбор источников и сюжетов; присущее ему мастерство полемиста оттачивалось в атмосфере дискуссий и публицистических выступлений его прямых и косвенных наставников (Арно, Николя, Паскаля). Наконец, личные дружеские связи с некоторыми знатными питомцами коллежа ввели его в высшее общество, которое едва ли могло быть ему доступно при его буржуазном происхождении. В дальнейшем эти связи сыграли немалую роль в его литературной карьере.


Морально-этическая концепция янсенизма явственно ощущается в трагедиях Расина и прежде всего в «Андромахе» (1667), знаменующей наступление творческой зрелости драматурга.


В этой пьесе Расин вновь обратился к сюжету из греческой мифологии, на этот раз широко используя трагедии Эврипида, самого близкого ему по духу греческого трагика. В «Андромахе» цементирующим идейным ядром выступает столкновение разумного и нравственного начал со стихийной страстью, несущей разрушение моральной личности и ее физическую гибель.


Янсенистское понимание человеческой природы отчетливо проступает в расстановке четырех главных персонажей трагедии. Трое их них – сын Ахилла Пирр, его невеста, греческая царевна Гермиона, влюбленный в нее Орест – становятся жертвами своих страстей, неразумность которых они сознают, но которые не в силах преодолеть. Четвертая из главных героев – вдова Гектора, троянка Андромаха как моральная личность стоит вне страстей и как бы над ними, но как побежденная царица и пленница оказывается втянутой в водоворот чужих страстей, играющих ее судьбой и жизнью ее маленького сына. Андромаха не властна принять свободное и разумное решение, так как Пирр навязывает ей в любом случае неприемлемый выбор: уступив его любовным притязаниям, она спасет жизнь сына, но предаст память любимого супруга и всей своей семьи, павшей от руки Пирра во время разгрома Трои. Отказав Пирру, она сохранит верность мертвым, но принесет в жертву сына, которого Пирр угрожает выдать греческим военачальникам, жаждущим истребить последнего отпрыска троянских царей.


Парадоксальность построенного Расином драматического конфликта заключается в том, что внешне свободные и могущественные враги Андромахи внутренне порабощены своими страстями. На самом деле их судьба зависит от того, какое из двух решений примет она, бесправная пленница и жертва чужого произвола. Они так же несвободны в своем выборе, как она. Эта взаимная зависимость персонажей друг от друга, сцепление их судеб, страстей и притязаний определяет удивительную спаянность всех звеньев драматического действия, его напряженность. Такую же «цепную реакцию» образует развязка трагедии, представляющая собой ряд мнимых решений конфликта: Андромаха решается пойти на обман – формально стать супругой Пирра и, взяв с него клятву сохранить жизнь ее сыну, покончить с собой у алтаря. Этот нравственный компромисс влечет за собой другие «мнимые решения» конфликта: по наущению ревнивой Гермионы Орест убивает Пирра, надеясь этой ценой купить ее любовь. Но она проклинает его и в отчаянии кончает с собой, а Орест лишается рассудка. Однако и благополучная для Андромахи развязка несет на себе печать двусмысленности: обязанная своим спасением убийству Пирра, она по долгу супруги берет на себя миссию отомстить его убийцам.


Парадоксальным выглядит и несоответствие внешнего положения героев и их поведения. Для современников Расина огромное значение имел устойчивый стереотип поведения, закрепленный этикетом и традицией. Герои «Андромахи» ежеминутно нарушают этот стереотип: Пирр не просто охладел к Гермионе, но ведет с ней унизительную двойную игру в надежде сломить этим сопротивление Андромахи. Гермиона, забыв о своем достоинстве женщины и царевны, готова простить Пирра и стать его женой, зная, что он любит другую. Орест, посланный греческими военачальниками требовать от Пирра жизни сына Андромахи, делает все, чтобы его миссия увенчалась успехом.


Ослепленные своей страстью герои действуют, казалось бы, вопреки разуму. Но значит ли это, что Расин отвергает силу и могущество разума ? Автор трагедии оставался сыном своего рационалистического века. Разум сохраняет для него свое значение как высшее мерило человеческих отношений, как нравственная норма, присутствующая в сознании героев, как способность к самоанализу и суду над собой. Расин в художественной форме воплощает идею одного из самых значительных мыслителей Франции 17 века – Паскаля: сила человеческого разума в осознании своей слабости. В этом принципиальное отличие Расина от Корнеля. Психологический анализ в его трагедиях поднят на более высокую ступень, диалектика человеческой души раскрыта глубже и тоньше. А это, в свою очередь, определяет и новые черты поэтики Расина: простоту внешнего действия, драматизм, строящийся целиком на внутреннем напряжении. Все внешние события, о которых идет речь в «Андромахе» (гибель Трои, скитания Ореста, расправа с троянскими царевнами и т.п.), стоят «за рамкой» действия, они предстают перед нами лишь как отражение в сознании героев, в их рассказах и воспоминаниях, они важны не сами по себе, а как психологическая предпосылка их чувств и поведения. Отсюда характерный для Расина лаконизм в построении сюжета, легко и естественно укладывающегося в рамки трех единств.


Все это делает «Андромаху» этапным произведением театра французского классицизма. Не случайно ее сравнивали с «Сидом» Корнеля. Пьеса вызвала бурный восторг у зрителей, но одновременно и ожесточенную полемику, отражением которой явилась комедия-памфлет третьестепенного драматурга Сюблиньи «Безумный спор, или Критика Андромахи», поставленная в 1668 г. театре Мольера.


Самая знаменитая трагедия Расина «Федра» (1677) была написана в момент, когда театральный успех Расина достиг, казалось, своего апогея. И она же стала поворотным пунктом в его судьбе, фактически подвела черту под его творчеством как театрального автора.


По своей нравственной проблематике «Федра» ближе всего к «Андромахе». Сила и слабость человека, преступная страсть и одновременно осознание своей вины предстают здесь в крайней форме. Сквозь всю трагедию проходит тема суда над собой и высшего суда, творимого божеством. Мифологические мотивы и образы, служащие ее воплощением, тесно переплетаются с христианским учением в его янсенистской трактовке. Преступная страсть Федры к ее пасынку Ипполиту с самого начала несет на себе печать обреченности. Мотив смерти пронизывает всю трагедию, начиная с первой сцены – вести о мнимой смерти Тесея вплоть до трагической развязки – гибели Ипполита и самоубийства Федры. Смерть и царство мертвых постоянно присутствуют в сознании и судьбе персонажей как составная часть их деяний, их рода, их домашнего мира: Минос, отец Федры, - судья в царстве мертвых; Тесей нисходит в Аид, чтобы похитить супругу подземного царства и т.д. В мифологизированном мире «Федры» стирается грань между земным и потусторонним миром, грань, отчетливо присутствовавшая еще в «Ифигениии», а божественное происхождение ее рода, ведущего свое начало от бога солнца Гелиоса, осознается как уже не как высокая честь и милость богов, а как проклятие, несущее гибель, как наследие вражды и мести богов, как великое нравственное испытание, которое не под силу слабому смертному. Разнообразный репертуар мифологических мотивов, которыми насыщены монологи Федры и других персонажей, выполняет здесь не сюжетно организующую, а скорее философскую и психологическую функцию: он создает космическую картину мира, в котором судьба людей, их страдания и порывы, неумолимая воля богов сплетаются в один трагический клубок.


Сопоставление «Федры» с ее источником – «Ипполитом» Еврипида – показывает, что Расин переосмыслил в рационалистическом духе лишь его исходную предпосылку – соперничество Афродиты и Артемиды, жертвами которого становятся Федра и Ипполит. Расин переносит центр тяжести на внутреннюю, психологическую сторону трагического конфликта, но и у него этот конфликт оказывае5тся обусловленным обстоятельствами, лежащими за пределами человеческой воли. Янсенистская идея предопределения, «благодати» получает здесь обобщенную мифологическую форму, сквозь которую тем не менее отчетливо проступает христианская фразеология: отец-судья, ожидающий преступную дочь в царстве мертвых, осмысляется как образ карающего грешников бога.


Если в «Андромахе» трагизм определялся неразделенной любовью, то в «Федре» к этому присоединяется сознание своей греховности, отверженности, тяжелой нравственной вины. Эту особенность точно выразил Буало в послании к Расину, написанном сразу после провала «Федры»: «Кто Федру зрел хоть раз, кто слышал стоны боли// Царицы горестной, преступной поневоле…» С его точки зрения «Федра» являлась идеальным воплощением главной цели трагедии – вызвать сострадание к «преступнику поневоле», показав его вину как проявление слабости, присущей человеку вообще. Принцип хотя бы частичного этического оправдания «преступного» героя был сформулирован Расином (со ссылкой на Аристотеля) еще в предисловии к «Андромахе». Через десять лет он получил свое логическое завершение в «Федре». Поставив свою героиню в ситуацию исключительную, Расин фиксирует внимание не нга этом исключительном, как это сделал бы Корнель, а выдвигает на первый1 план общечеловеческое, типическое, «правдоподобное».


Этой цели служат и некоторые частные отступления от Еврипида, которые Расин счел нужным оговорить в предисловии. Так, новая трактовка Ипполита – уже не девственника и женоненавистника, а верного и почтительного любовника – потребовала введения вымышленного лица, царевны Арикии, преследуемой из династических соображений Тесеем, а это послужило благодатным материалом для более глубокого и динамичного раскрытия душевной борьбы Федры: лишь узнав о существовании счастливой соперницы, она принимает окончательное решение оклеветать Ипполита перед Тесеем. Характерным для иерархических представлений 17 века было другое отступление от источника: в пьесе Расина мысль оклеветать Ипполита, чтобы защитить честь Федры, приходит не царице, а ее кормилице Эноне, женщине «низкого звания», ибо, по словам Расина, царица не способна на столь низменный поступок. В поэтике классицизма иерархии жанров соответствует иерархия персонажей, а следовательно, и иерархия страстей и пороков.


После «Федры» в драматическом творчестве Расина наступает длительный перерыв. Симптомы внутреннего кризиса, несомненно, наложившие свой отпечаток на морально-философскую концепцию этой трагедии и усилившиеся после ее сценического провала, привели Расина к решению оставить театральную деятельность.


Литература


1 Расин Жан. Трагедии./ Ст. и коммент. Н.А.Жирмунской. – Л. : Художественная литература, 1977. – 455 с.


2 Расин Жан. Сочинения./Ст. и коммент. Н.Жирмунской. – М. : Художественная литература, 1984. – Т. 1. – 456 с. – Т. 2. – 366 с.


3 Гриб В.Р. Расин// Гриб В.Р. Избранные работы. – М. : Наука, 1956. – С. 303 – 305.


4 Кадышев В. Расин. - М. : Просвещение, 1990. – 123 с.


5 Театр французского классицизма / Вступ. ст. Антуана Алана. –


М. : Классика плюс, 2001. – С. 33 – 66.


6 Тураев С.В. Введение в западноевропейскую литературу 17 века. – М. : Флинта, 1999. – С. 60 – 72.


7 Черневич М.Н., Штейн А.Л., Яхонтова М.А. История французской литературы. – М. : Классика плюс, 1998. – С. 53 – 69.


8 История французской литературы. – М., Л. : Наука, 1946. – Т. 1. – С. 72 - 86.


9 Обломиевский Д.Д. Французский классицизм. Очерки. – М. : Просвещение, 1968. – 233 с.


Занятие № 5
Жанровая типология драматургического творчества Ж.Б.Мольера


5.1 План практического занятия


5.1.1 Ж.Б.Мольер как создатель жанра классической комедии.


5.1.2 Источники создания комедий Мольера.


5.1.3 Типология комедийного творчества Ж.Б.Мольера.


а)Жанр комедии нравов («Школа мужей», «Школа жен»)


б)Жанр комедии положений («Смешные жеманницы»)


в)Жанр «высокой комедии» («Тартюф, или Обманщик», «Дон


Жуан, или Каменный гость», «Мизантроп»)


г)Драматургическое мастерство Мольера.


5.1.4 Традиции Мольера в мировой литературе.


Уже в первой половине семнадцатого века теоретики классицизма определили жанр комедии как жанр низший, сферой изображения которого были частная жизнь, быт и нравы. Несмотря на то что во Франции к середине семнадцатого века были написаны комедии Корнеля, Скаррона, Сирано де Бержерака, подлинным создателем классицистической комедии стал Жан-Батист Поклен (сценический псевдоним – Мольер (1622-1673), сын придворного обойщика-декоратора.


Источниками создания оригинальных пьес Мольера является, прежде всего, фарсовая традиция, берущая начало в многовековом народном искусстве. Фарс привлекал Мольера своим содержанием, взятым из повседневной жизни, разнообразием тем, пестротой и жизненностью образов, разнообразием комических ситуаций. Всю жизнь Мольер сохранял это пристрастие к фарсу и даже в самые высокие комедии (например, в «Тартюф») часто вводил фарсовые элементы. Немалую роль сыграла в творчестве Мольера и итальяская комедия масок (соmmedia dell`arte), которая была очень популярна во Франции. Характерные для комедии масок импровизация актеров во время спектакля, затейливая интрига, взятые из жизни характеры, принципы актерской игры были использованы Мольером в его раннем творчестве. К сожалению, многое из написанного Мольером в провинции до нас не дошло. Часть этих фарсов, бойких, грубоватых, сознательно незавершенных (под влиянием комедии масок) предвосхищали более поздние произведения, где те же сюжеты были представлены уже с большим искусством (например, «Вязальщик хвороста» - «Лекарь поневоле»; «Горжибюс в мешке» - «Плутни Скапена»). Кроме того, сохранились четыре ранних пьесы Мольера: «Ревность Барбулье», «Летающий лекарь», «Сумасброд» (1655) и «Любовная досада» (1656). В двух последних существенную роль играет слуга Маскариль, изворотливый умный плут, верно служащий своему глуповатому хозяину.


Мольер, автор, как-то обмолвившийся: «Я беру свое добро там, где нахожу», - строит комедии не только на оригинальной интриге, но и часто на использовании уже разработанных сюжетов. В те времена это было вполне допустимо. Будучи хорошо начитанным, Мольер обращается к римским комедиографам, итальянцам Возрождения, испанским новеллистам и драматургам, к своим старшим современникам-французам; известным авторам (Скаррону, Ротру). Особенно восхищается Мольер Монтенем и Рабле. Прямым последователем Рабле Мольер признавал себя сам: вслед за Рабле Мольер осмеивал «исказителей природы», он черпал у Рабле сюжеты, вводил в свои комедии имена героев и ситуации из «Гаргантюа и Пантагрюэля» («Школа жен», «Брак поневоле»). Однако знакомые сюжеты под пером Мольера приобретали новый смысл: большая комическая сила его первых произведений, умение выделить характерные черты различных социальных групп и профессий и, позднее, общественное и сатирическое содержание его комедий были и весомее, и значительнее, чем первоначальный смысл некоторых источников, которые Мольер использовал. С самого начала Мольер осознавал высокое общественное и нравственное назначение комедии.


В 1658 году, после долгих странствований в качестве бродячих комедиантов Мольер и его труппа возвращаются в Париж. В Лувре перед королем ими были сыграны трагедия Корнеля «Никомед» и фарс Мольера «Влюбленный доктор», где он исполнял главную роль. Успех Мольеру принесла его собственная пьеса. По желанию Людовика 14 труппе Мольера разрешено было ставить спектакли в придворном театре Пти-Бурбон поочередно с итальянской труппой. С января 1661 года труппа Мольера начинает играть в новом помещении – Пале-Рояле. Пьесы Мольера имели необыкновенный успех у парижского зрителя, но вызывали противодействие у тех, кого они задевали. Зритель быстро понял, что пьесы Мольера пропагандируют моральное и общественное возрождение. Мольер создал социальную комедию.


Удовлетворяя требованиям короля создавать развлекательные зрелища, Мольер обращается к новому жанру – комедий-балетов. В Париже Мольером было написано 13 пьес, в которые как необходимая, а часто и как главная составная часть входила музыка. Произведения эти неверно считать, как это иногда принято, чем-то второстепенным. Почитая основным в своей писательской работе умение нравиться публике, Мольер искал особые способы воздействия на зрителя. Эти усилия и привели его к созданию нового жанра путем органического соединения разнородных элементов – драматургии, музыки, танца, и современники оценили его новаторство. Музыку почти ко всем комедиям-балетам Мольера пиал Жан Батист Люлли. Комедии-балеты Мольера в стилистическом отношении делятся на две группы. К первой можно отнести лирические пьесы возвышенного характера с глубокой психологической характеристикой основных персонажей. Таковы, например, «Принцесса Элиды» (1664), «Мелисерта» и «Комическая пастораль» (1666), «Блистательные любовники» (1670), «Психея» (1671). Вторая гркппа – это в основном бытовые комедии сатирической направленности с фарсовыми элементами, например, «Сицилиец» (1668), «Жорж Данден» (1668), «Господин де Пурсоньяк»(1669), «Мещанин во дворянстве» (1670), «Мнимый больной» (1673). Мольер умело использовал самые разнообразные пути для достижения гармонического сочетания пения, музыки и танца с драматургическим действием. Многие комедии-балеты, помимо высоких художественных достоинств, имели большое общественное значение. Кроме того, эти новаторские пьесы Мольера (в сочетании с музыкой Люлли) способствовали рождению во Франции новых музыкальных жанров: трагедии в музыке, т.е. оперы (комедии-балеты первой группы) и комической оперы (комедии-балеты второй группы) – чисто французского демократического жанра, расцвет которого наступит в 18 столетии


Жанр комедии нравов представлен в драматургическом творчестве Мольера, в частности, комедиями «Школа мужей» (1661) и «Школа жен» (1662).


Обе комедии разрабатывают тему любви, брака и семьи. В комедии «Школа мужей» показаны два взгляда на семейные отношения. Отсталые, патриархальные воззрения свойственны Сганарелю, ворчливому и деспотичному эгоисту, который хочет добиться повиновения юной Изабеллы суровостью, принуждением, шпионством, бесчисленными придирками. Арист – сторонник иных методов воспитания женщины: строгостью и насилием добродетель не воспитаешь, излишняя суровость принесет вред, а не пользу. Арист признает необходимость свободы в вопросах любви и убежден, что доверие – непременное условие5 семейного союза. Он выражает новое просвещенное, гуманистическое мировоззрение. Это обеспечивает ему прочный союз с Леонорой, которая молодым кавалерам предпочла его, человека уже немолодого, но любящего ее искренне и без тени деспотизма. Нравственное поведение героев пьесы основано на следовании природным инстинктам, что было усвоено Мольером из моральной философии Гассенди. Для Мольера, как и для Гассенди, естественное поведение – это всегда поведение разумное и нравственное. Это неприятие любого насилия над человеческой натурой.


«Школа жен» развивает проблемы, поставленные в «Школе мужей». Фабула пьесы сильно упрощена: здесь действует только одна пара – Арнольф и Агнеса, и обрисованы они с большим психологическим мастерством. Комедия явилась итогом внимательных наблюдений автора над жизнью и людьми и как бы обобщала результаты эмпирического познания мира. Богатый буржуа Арнольф, купивший дворянское поместье («Подобным зудом кто теперь не одержим», - замечает Мольер), воспитывает юную Агнессу, которую хочет сделать своей женой, в страхе и невежестве. Убежденный, что брак с ним будет для Агнессы счастьем, свой деспотизм он оправдывает тем, что богат: «Довольно я богат, чтобы моя жена//Мне одному была во всем подчинена», а также доводами религии: «…в аду, в котлах назначено вариться//Супругам тем, что здесь не захотят смириться». Он внушает Агнессе свои десять заповедей супружества, суть которых сводится к одной мысли: жена – безропотная рабыня мужа.


Арнольф воспитывает Агнессу в полном неведении жизни, он радуется каждому проявлению ее наивности и даже глупости («на простоту ее с восторгом я взираю»), так как считает это лучшей гарантией ее верности и будущего семейного счастья. Но характер Агнессы меняется по ходу развития пьесы. Наивная простушка перерождается, полюбив Ораса. Она умнеет, когда ей приходится защищать свое чувство от посягательства Арнольфа. Образ Арнольфа нарисован Мольером ярко, убедительно, с глубоким психологизмом. Все в пьсе подчинено выявлению его характера: интрига, простодушие Агнессы, глупость слуг, доверчивость Ораса, рассуждения Кризальда, друга Арнольфа. Вокруг Арнольфа сосредоточено все действие пьесы: на протяжении пяти актов он совершает множество разнообразных поступков, волнуется, бранится, смягчается и, наконец, терпит полное поражение, ибо его ложной позиции постоянно противостоит естественное и разумное начало, воплощенное в двух юных любящих друг друга существах.


Но Арнольф не только смешной ревнивец т домашний деспот. Это человек умный, наблюдательный, острый на язык, наделенный сатирическим складом ума, склонный все вокруг критиковать. Он щедр (дает Орасу деньги в долг без расписки, правда не зная, что это его соперник). И все-таки главное в этом человеке, не лишенном черт, вызывающих уважение, - его эгоистические наклонности: доводы эгоизма он принимает за доводы жизненного опыта и рассудка, а законы природы хочет подчинить собственной прихоти. Столь наблюдательный, когда речь идет о других, в своих собственных делах Арнольф оказывается плохим психологом: его суровость и запугивания внушили Агнессе лишь тревогу и ужас. Орас же, полюбив Агнессу, сумел найти путь к ее сердцу. Мольер проявляет большое психологическое чутье, рисуя страдания Арнольфа. Когда тот узнает о любви Агнессы к Орасу, он поначалу только сердиться и досадует, лишь позднее его сердцем завладевает подлинная страсть, которая усиливается отчаянием. Властный и гордый, он признается Агнессе в любви, дает ей множество обещаний. Мольер впервые изображает здесь комический персонаж, переживающий подлинное чувство. Этот драматизм возникает из противопоставления субъективной убежденности героя в своей правоте и объективной ложности его воззрений на мир. Страдания, которые терпит Арнольф, - это наказание ему за то, что он хотел воспрепятствовать свободному развитию естественных чувств Агнессы. Природа восторжествовала над насилием.


В литературном и сценическом отношении «Школа жен» - комедия классическая. Она подчинена правилам классицизма: написана в пяти действиях, в стихах, с соблюдением всех трех единств, действие выражается в монологах и диалогах; пьеса ставит своей задачей воспитать зрителя.


Комедии Мольера можно разделить на два типа, отличные по художественной структуре, характеру комизма, по интриге и содержанию в целом. К первой группе относятся комедии бытовые, с фарсовым сюжетом, одноактные или трехактные, написанные прозой. Их комизм – это комизм положений («Смешные жеманницы», 1659; «Сганарель, или Мнимый рогоносец», 1660; «Брак поневоле», 1664; «Лекарь поневоле», 1666; «Плутни Скапена», 1671). Другая группа – это «высокие комедии». Они должны быть написаны большей частью стихами, состоять из пяти актов. Комизм «высокой комедии» - это комизм характера, комизм интеллектуальный («Тартюф», «Дон-Жуан», «Мизантроп», «Ученые женщины» и др.).


В середине 1660-х годов Мольер создает свои лучшие комедии, в которых подвергает критике пороки духовенства, дворянства и буржуазии. Первой из них стала «Тартюф, или Обманщик» (редакция 1664,1667, и 1669 г.г.) Пьеса должна была быть показана во время грандиозного придворного праздника «Увеселения очарованного острова», который состоялся в мае 1664 г. В Версале. Однако пьеса расстроила праздник. Против Мольера возник настоящий заговор, который возглавила королева-мать Анна Австрийская. Мольера обвиняли в оскорблении религии и церкви, требуя за это кары. Представления пьесы прекратили.


Мольер сделал попытку поставить пьесу в новой редакции. В первой редакции Тартюф был духовным лицом. У богатого парижского буржуа Оргона, в дом которого проникает этот проходимец, разыгрывающий из себя святого, еще нет дочери – священник Тартюф не мог жениться на ней. Тартюф ловко выходит из трудного положения, несмотря на обвинения сына Оргона, заставшего его в момент ухаживания за мачехой Эльмирой. Торжество Тартюфа недвусмысленно свидетельствовало об опасности лицемерия.


Во второй редакции (1667г.; как и первая, она до нас не дошла) Мольер расширил пьесу, дописал еще два акта к имеющимся трем, где изобразил связи лицемера Тартюфа с двором, судом и полицией. Тартюф был назван Панюльфом и превратился в светского человека, намеренного обвенчаться с дочерью Оргона Марианной. Комедия, носившая название «Обманщик», кончалась разоблачением Панюльфа и прославлением короля. В последней, дошедшей до нас, редакции (1669) лицемер снова был назван Тартюфом, а вся пьеса «Тартюф, или Обманщик».


Король знал о пьесе Мольера и одобрил его замысел. Борясь за «Тартюфа», Мольер в первом «Прошении» королю отстаивал комедию, защищал себя от обвинений в безбожии и говорил об общественной роли писателя-сатирика. Король не снял запрета с пьесы, но инее прислушался к советам оголтелых святош «сжечь не только книгу, но и ее автора, демона, безбожника и распутника, написавшего дьявольскую, полную мерзости пьесу, в которой он насмехается над церковью и религией, над священными функциями» («Величайший король мира», памфлет доктора Сорбонны Пьера Руле, 1664).


Разрешение на постановку пьесы в ее второй редакции было дано королем устно, второпях, при отъезде в армию. Сразу после премьеры комедия была вновь запрещена президентом парламента Ламуаньоном, а парижский архиепископ Перефикс обнародовал послание, где запрещал всем прихожанам и лицам духовного звания «представлять, читать или слушать опасную пьесу» под страхом отлучения от церкви. Мольер отправил в ставку короля второе «Прошение», в котором заявил, что совсем прекратит писать, если король не встанет на его защиту. Король обещал разобраться. Тем временем комедию читают в частных домах, ее распространяют в рукописях, исполняют в закрытых домашних спектаклях. В 1666 г. Скончалась королева-мать и это дало Людовику 14 возможность обещать Мольеру скорое разрешение на постановку. Наступил 1668 год, год так называемого «церковного мира» между ортодоксальным католицизмом и янсенизмом, что способствовало известной терпимости в религиозных вопросах. Тогда-то и была разрешена постановка «Тартюфа». 9 февраля 1669 года представление пьесы прошло с огромным успехом.


Чем же были вызваны столь яростные нападки на «Тартюфа» ? Мольера уже давно привлекала тема лицемерия, которое он наблюдал повсюду в общественной жизни. В этой комедии Мольер обратился к наиболее распространенному в те времена виду лицемерия – религиозному –и писал ее, основываясь на своих наблюдениях за деятельностью тайного религиозного общества – «Общества святых даров», которому покровительствовала Анна Австрийская и членами которого были и Ламуаньон, и Перефикс, и князья церкви, и дворяне, и буржуа. Король не давал санкции на открытую деятельность этой разветвленной организации, существовавшей уже более 30 лет, деятельность общества была окружена величайшей таинственностью.


Действуя под девизом «Пресекай всякое зло, содействуй всякому добру», члены общества главной своей задачей ставили борьбу с вольнодумством и безбожием. Имея доступ в частные дома, они, по существу, выполняли функции тайной полиции, ведя негласный надзор за подозреваемыми ими, собирая факты, якобы доказывающие их виновность, и на этом основании выдавая мнимых преступников властям. Члены общества проповедовали суровость и аскетизм в нравах, отрицательно относились ко всякого рода светским развлечениям и театру, преследовали увлечение модами. Мольер наблюдал, как члены «Общества святых даров» вкрадчиво и умело втираются в чужие семьи, как они подчиняют себе людей, полностью завладевая их совестью и их волей. Это и подсказало сюжет пьесы, характер же Тартюфа сложился из типичных черт, присущих членам «Общества святых даров».


Подобно им, Тартюф связан с судом, полицией, ему покровительствуют при дворе. Истинный свой облик он скрывает, выдавая себя за обедневшего дворянина, ищущего пропитания на церковной паперти. В семейство Оргона он проникает потому, что в этом после брака хозяина с молодой Эльмирой вместо прежнего благочестия царят вольные нравы, веселье, слышатся критические речи. Кроме того, друг Оргона Аргас, политический изгнанник, участник Парламентской Фронды, оставил ему компрометирующие документы, которые хранятся в шкатулке. Такое семейство вполне могло показаться «Обществу» подозрительным, за подобными семьями и устанавливалась слежка.


Тартюф – не воплощение лицемерия как общечеловеческого порока, это социально-обобщенный тип. Недаром в комедии он совсем не одинок: лицемерны и его слуга Лоран, и судебный пристав Лояль, и старуха – мать Оргона госпожа Пернель. Все они прикрывают свои неприглядные поступки благочестивыми речами и неусыпно следят за поведением других. Характерный облик Тартюфа создают его мнимая святость и смирение: «Он в церкви каждый день молился близ меня,//В порыве набожном колени преклоняя.//Он привлекал к себе всеобщее вниманье». Тартюф не лишен внешней привлекательности, у него обходительные, вкрадчивые манеры, за которыми скрываются расчетливость, энергия, честолюбивая жажда властвовать, способность мстить. Он хорошо устроился в доме Оргона, где хозяин не только удовлетворяет его малейшие прихоти, но и готов отдать ему в жены свою дочь Марианну – богатую наследницу. Оргон поверяет ему все тайны, в том числе поручает хранение заветной шкатулки с компрометирующими документами. Тартюф добивается успеха, потому что он тонкий психолог; играя на страхе доверчивого Оргона, он вынуждает последнего открывать ему любые секреты. Свои коварные замыслы Тартюф прикрывает религиозными доводами. Он прекрасно осознает свою силу, поэтому и не сдерживает свои порочные влечения. Марианну он не любит, она для него лишь выгодная невеста, его увлекла красавица Эльмира, которую Тартюф пытается соблазнить. Его казуистические рассуждения о том, что измена – не грех, если про нее никто не знает, возмущают Эльмиру. Дамис, сын Оргона, свидетель тайного свидания хочет разоблачить негодяя, но тот, приняв позу самобичевания и покаяния в якобы несовершенных грехах, вновь делает Оргона своим защитником. Когда же, после второго свидания, Тартюф попадает в западню и Оргон выгоняет его из дома, он начинает мстить, полностью проявив свою порочную и корыстную натуру.


Но Мольер не только разоблачает лицемерие. В «Тартюфе» он ставит важный вопрос: почему Оргон позволил себя так обмануть? Этот уже немолодой человек, явно неглупый, с крутым нравом и твердой волей, поддался распространенной моде на благочестие. Оргон уверовал в набожность и «святость» Тартюфа и увидел в нем своего духовного наставника. Однако он становится пешкой в руках Тартюфа, который беззастенчиво заявляет, что Оргон скорее поверит ему, «чем собственным глазам». Причина этого – косность сознания Оргона, воспитанного в подчинении авторитетам. Эта косность не дает ему возможности критически осмыслить явления жизни и оценить окружающих его людей. Если Оргон все же обретает здравый взгляд на мир после разоблачения Тартюфа, то его мать, старуха Пернель, глупо благочестивая сторонница косных патриархальных взглядов, так и не увидела подлинного лица Тартюфа.


Молодое поколение, представленное в комедии, которое сразу разглядело подлинное лицо Тартюфа, объединяет служанка Дорина, давно и преданно служащая в доме Оргона и пользующаяся здесь любовью и уважением. Ее мудрость, здравый смысл, проницательность помогают найти самые подходящие средства для борьбы с хитрым проходимцем.


Комедия «Тартюф» имела большое социальное значение. В ней Мольер изображал не частные семейные отношения, а вреднейший общественный порок – лицемерие. В «Предисловии» к «Тартюфу», важном теоретическом документе, Мольер объясняет смысл своей пьесы. Он утверждает общественное назначение комедии, заявляет, что «задача комедии – бичевать пороки, и исключений тут быть не должно. Порок лицемерия с государственной точки зрения является одним из самых опасных по своим последствиям. Театр же обладает возможностью противодействовать пороку». Именно лицемерие, по определению Мольера, основной государственный порок Франции его времени, и стало объектом его сатиры. В вызывающей смех и страх комедии Мольер изобразил глубокую картину того, что происходило во Франции. Лицемеры типа Тартюфа, деспоты, доносчики и мстители, безнаказанно господствуют в стране; беззаконие и насилие – вот результаты их деятельности. Мольер изобразил картину, которая должна была насторожить тех, кто управлял страной. И хотя идеальный король в конце пьесы поступает справедливо (что объяснялось наивной верой Мольера в справедливого и разумного монарха), общественная ситуация, обрисованная Мольером, представляется угрожающей.


Мольер-художник, создавая «Тартюфа», пользовался самыми разнообразными средствами: тут можно обнаружить элементы фарса (Оргон прячется под стол), комедии интриги (история шкатулки с документами), комедии нравов (сцены в доме богатого буржуа), комедии характеров (зависимость развития действия от характера героя). Вместе с тем произведение Мольера – типично классицистская комедия. В ней строго соблюдаются все «правила»: она призвана не только развлекать, но и наставлять зрителя. В «Предисловии» к «Тартюфу» сказано: «Ничем так не проймешь людей, как изображением их недостатков. Упреки они выслушивают равнодушно, а вот насмешку перенести не могут. Комедия в приятных поучениях упрекает людей за их недостатки».


В годы борьбы за «Тартюфа» Мольер создал свои наиболее значительные сатирические и оппозиционные комедии.


«Дон Жуан, или Каменный гость» (1665) был написан чрезвычайно быстро, чтобы поправить дела театра после запрещения «Тартюфа». Мольер обратился к необычайно популярной теме, впервые разработанной в Испании, - о развратнике, не знающем никаких преград в своем стремлении к удовольствиям. Впервые о Доне Жуане написал Тирсо де Молина, использовав народные источники, севильские хроники о доне Хуане Тенорио, распутнике, похитившем дочь командора Гонсало де Ульба, убившем его и осквернившем его надгробное изображение. Позднее эта тема привлекала внимание драматургов Италии и Франции, которые разрабатывали ее как легенду о нераскаявшемся грешнике, лишенную национальных и бытовых особенностей. Мольер совершенно оригинально обработал эту известную тему, отказавшись от религиозно-нравственной образа главного героя. Его Дон Жуан – обычный светский человек, а события, с ним происходящие, обусловлены и свойствами его натуры, и бытовыми традициями, и социальными отношениями. Дон Жуан Мольера, которого с самого начала пьесы его слуга Сганарель определяет как «величайшего из всех злодеев, каких когда-либо носила земля, чудовище, собаку, дьявола, турка, еретика» - это молодой смельчак, повеса, который не видит никаких преград для проявления своей порочной личности: он живет по принципу «все позволено». Создавая своего Дон Жуана, Мольер обличал не распутство вообще, а безнравственность, присущую французскому аристократу 17 века; Мольер хорошо знал эту породу людей и потому обрисовал своего героя очень достоверно.


Как все светские щеголи его времени, Дон Жуан живет в долг, занимая деньги у презираемой им «черной кости» - у буржуа Диманша, которого ему удается обворожить своей любезностью, а потом выпроводить за дверь, так и не уплатив долга. Дон Жуан освободил себя от всякой нравственной ответственности. Он соблазняет женщин, губит чужие семьи, цинично норовит развратить всякого, с кем имеет дело: простодушных крестьянских девушек, на каждой из которых обещает жениться, нищего, которому предлагает золотой за богохульство, Сганареля, которому подает наглядный пример обращения с кредитором Диманшем. «Мещанские» добродетели – супружеская верность и сыновнее уважение – вызывают у него лишь усмешку. Отец Дон Жуана дон Луис пытается образумить сына, убеждая, что «звание дворянина нужно оправдать» личными «достоинствами и добрыми делами», ибо «знатное происхождение без добродетели - ничто», и «добродетель – первый признак благородства». Возмущаясь аморальностью сына, дон Луис признается, что «сына какого-нибудь ключника, если он честный человек», он ставит «выше, чем сына короля», если последний живет как Дон Жуан. Дон Жуан перебивает отца только раз: «Если бы вы сели, вам было бы удобнее говорить», однако циничное отношение к нему он выражает словами: «Ах, да умирайте вы поскорее, меня бесит, что отцы живут так долго, как и сыновья». Дон Жуан избивает крестьянина Пьеро, которому обязан жизнью, в ответ на его возмущение: «Вы думаете, коли вы господин, то вам можно приставать к нашим девушкам у нас под носом ?». Он смеется над возражением Сганареля: «Если вы знатного рода, если у вас белокурый парик… шляпа с перьями… то вы от этого умней… вам все позволено, и никто не смеет вам правду сказать?». Дон Жуан знает, что все именно так: он поставлен в особые привилегированные условия. И он доказывает на деле горестное наблюдение Сганареля: «Когда знатный господин еще и дурной человек, то это ужасно». Однако Мольер объективно отмечает в своем герое и интеллектуальную культуру, свойственную знати. Изящество, остроумие, храбрость, красота – это тоже черты Дон Жуана, который умеет очаровать не только женщин. Сганарель, фигура многозначная (он и простоват, и проницательно умен), осуждает своего господина, хотя часто любуется им. Дон Жуан умен, он широко мыслит; он универсальный скептик, смеющийся над всем – и над любовью, и над медициной, и над религией. Дон Жуан – философ, вольнодумец. Однако привлекательные черты Дон Жуана, в сочетании с его убежденностью в своем праве попирать достоинство других, только подчеркивают жизненность этого образа.


Главное для Дон Жуана, убежденного женолюба, - стремление к наслаждению. Не желая задумываться о злоключениях, которые его ожидают, он признается: «Я не могу любить один раз, меня очаровывает всякий новый предмет… Ничто не может остановить мои желания. Сердце мое способно любить целый мир». Столь же мало он задумывается над нравственным смыслом своих поступков и их последствиями для других. Мольер изобразил в Дон Жуане одного из светских вольнодумцев 17 века, которые оправдывали свое безнравственное поведение определенной философией: наслаждение они понимали как постоянное удовлетворение чувственных желаний. При этом они откровенно презирали церковь и религию. Для Дон Жуана не существует загробной жизни, ада, рая. Он верит только в то, что дважды два четыре. Однако поверхностный светский либертинаж, столь широко распространенный во Франции в 1660-ые годы, у мольеровского Дон Жуана не исключает и подлинного философского вольномыслия: убежденный атеист, он пришел к подобным воззрениям через развитый, освобожденный от догм и стереотипов интеллект. И его иронически окрашенная логика в споре со Сганарелем на философские темы убеждает читателя и располагает в его пользу. Одной из привлекательных черт Дон Жуана на протяжении большей части пьесы остается его искренность. Он не ханжа, не старается изобразить себя лучше, чем он есть на самом деле, да и вообще мало дорожит чужим мнением. В сцене с нищим вволю поглумившись над ним, он все же дает ему золотой «не Христа ради, а из человеколюбия». Однако в пятом акте с ним происходит разительная перемена: Дон Жуан становится лицемером. Видавший виды Сганарель с ужасом восклицает: «Что за человек, ну и человек!» Притворство, маска благочестия, которую надевает Дон Жуан, - не более как выгодная тактика; она позволяет ему выпутаться из, казалось бы, безвыходных ситуаций; помириться с отцом, от которого он материально зависит, благополучно избежать дуэли с братом покинутой им Эльвиры. Как и многие в его общественном кругу, он лишь принял вид порядочного человека. По его собственным словам, лицемерие стало «модным привилегированным пороком», прикрывающем любые грехи, а модные пороки расцениваются как добродетели. Продолжая тему, поднятую в «Тартюфе», Мольер показывает всеобщий характер лицемерия, распространенного в среде разных сословий и официально поощряемого. Причастна к нему и французская аристократия.


Создавая «Дон Жуана», Мольер следовал не только старинному испанскому сюжету, но и приемам построения испанской комедии с ее чередованием трагических и комических сцен, отказом от единства места и времени, нарушением единства языкового стиля (речь персонажей здесь индивидуализирована более, чем в какой-либо другой пьесе Мольера). Более сложной оказывается и структура характера главного героя. И все же, несмотря на эти частичные отступления от строгих канонов поэтики классицизма, «Дон Жуан» остается в целом классицистской комедией, главное назначение которой – борьба с человеческими пороками, постановка нравственных и социальных проблем, изображение обобщенных, типизированных характеров.


Безупречным воплощением классической высокой комедии явилась комедия Мольера «Мещанин во дворянстве» (1670). Комедия была написана непосредственно по заказу Людовика 14. Когда в 1669 году, в результате политики Кольбера, налаживавшего дипломатические и экономические отношения со странами Востока, в Париж прибыло турецкое посольство, король принял его со сказочной роскошью. Однако турки, с их мусульманской сдержанностью, не выразили никакого восхищения по поводу этого великолепия. Обиженный король захотел увидеть на театральных подмостках зрелище, в котором можно было бы посмеяться над турецкими церемониями. Таков внешний толчок к созданию пьесы. Первоначально Мольер придумал одобренную королем сцену посвящения в сан «мамамуши», из которой выросла в дальнейшем вся фабула комедии. В центре ее он поставил ограниченного и тщеславного мещанина, во что бы то ни стало желающего стать дворянином. Это заставляет его с легкостью поверить, что сын турецкого султана якобы хочет жениться на его дочери.


В эпоху абсолютизма общество было разделено на «двор» и «город». На протяжении всего 17 века мы наблюдаем в «городе» постоянное тяготение ко «двору»: покупая должности, земельные владения (что поощрялось королем, так как пополняло вечно пустующую казну), заискивая, усваивая дворянские манеры, язык и нравы, буржуа старались приблизиться к тем, от кого их отделяло мещанское происхождение. Дворянство, переживавшее экономический и моральный упадок, сохраняло, однако, свое привилегированное положение. Его авторитет, сложившийся на протяжении веков, тщеславие и часто внешняя культура подчиняли себе буржуазию, которая во Франции еще не достигла зрелости и не выработала классового самосознания. Наблюдая взаимоотношения этих двух классов, Мольер хотел показать власть дворянства над умами буржуа, в основе чего лежало превосходство дворянской культуры и низкий уровень развития буржуазии; в то же время он хотел освободить буржуа от этой власти, отрезвить их. Изображая людей третьего сословия, буржуа, Мольер делит их на три группы: тех, кому были свойственны патриархальность, косность, консерватизм; люди нового склада, обладавшие чувством собственного достоинства и, наконец, тех, кто подражал дворянству, оказывавшему губительное воздействие на их психику. К числу этих последних относится и главный герой «Мещанина во дворянстве» господин Журден.


Это человек, целиком захваченный одной мечтой – стать дворянином. Возможность приблизиться к знатным людям – счастье для него, все его честолюбие – в достижении сходства с ними, вся его жизнь – это стремление им подражать. Мысль о дворянстве овладевает им полностью, в этом своем умственном ослеплении он теряет всякое правильное представление о мире. Он действует не рассуждая, во вред себе. Он доходит до душевной низости и начинает стыдиться своих родителей. Его дурачат все, кому вздумается; его обворовывают учителя музыки, танцев, фехтования, философии, портные и подмастерья. Грубость, невежество, вульгарность языка и манер господина Журдена контрастируют с его претензиями на дворянское изящество и лоск. Но Журден вызывает смех, а не отвращение, потому что, в отличие от других подобных выскочек, он преклоняется перед дворянством бескорыстно, по неведению, как своего рода мечте о прекрасном.


Господину Журдену противопоставлена его жена, истинная представительница мещанства. Это здравомыслящая практичная женщина с чувством собственного достоинства. Она всеми силами пытается справиться мании своего мужа, его неуместным претензиям, а главное очистить дом от непрошенных гостей, живущих за счет Журдена и использующих его доверчивость и тщеславие. В отличие от своего мужа, она не питает никакого почтения к дворянскому званию и предпочитает выдать дочь замуж за человека, который был бы ей равным. Молодое поколение – дочь Журдена Люсиль и ее жених Клеонт – люди нового склада. Люсиль получила хорошее воспитание, она любит Клеонта за его достоинства. Клеонт благороден, но не по происхождению, а по характеру и по нравственным свойствам: честный, правдивый, любящий, он может быть полезен обществу и государству.


Кто же те, кому хочет подражать Журден ? Граф Дорант и маркиза Доримена – люди благородного происхождения, у них изысканные манеры, подкупающая вежливость. Но граф – нищий авантюрист, мошенник, ради денег готовый на любую подлость, даже на сводничество. Доримена вместе с Дорантом обирает Журдена. Вывод, к которому подводит Мольер зрителя, очевиден: пусть Журден невежествен и простоват, пусть он смешон, эгоистичен, но он человек честный. В нравственном отношении доверчивый и наивный в своих мечтаниях Журден выше, чем аристократы. Так комедия-балет, первоначальной целью которой было развлечь короля в его замке Шамбор, куда он выезжал на охоту, стала, под пером Мольера, сатирическим, социальным произведением.


Буало, высоко ценивший творчество Мольера, обвинял своего друга в том, что он «слишком народен». Народность комедий Мольера, которая проявлялась и в их содержании, и в их форме, основывалась, прежде всего, на народных традициях фарса. Мольер следовал этим традициям в своем литературном и актерском творчестве, всю жизнь сохраняя пристрастие к демократическому театру. О народности творчества Мольера свидетельствуют и его народные персонажи. Это, прежде всего, слуги: Маскариль, Сганарель, Созий, Скапен, Дорина, Николь, Туанетта. Именно в их образах Мольер выразил характерные черты национального французского характера: общительность, приветливость, остроумие, ловкость, здравый смысл.


Кроме того, в своих комедиях Мольер с подлинным сочувствием изображал крестьян и крестьянский быт (сцены в деревне в «Лекаре поневоле» или в «Дон Жуане»). Язык комедий Мольера также свидетельствует об их подлинной народности: в нем часто встречается фольклорный материал – пословицы, поговорки, поверья, народные песни, которые привлекали Мольера непосредственностью, простотой, искренностью («Мизантроп», «Мещанин во дворянстве»). Мольер смело использовал диалектизмы, народный патуа (диалект), различные просторечия, неправильные с точки зрения строгой грамматики обороты. Остроты, народный юмор придают комедиям Мольера неповторимую прелесть.


Характеризуя творчество Мольера, исследователи нередко утверждают, что он в своих произведениях «выходил за пределы классицизма». При этом обычно ссылаются на отступления от формальных правил классицистской поэтики (например в «Дон Жуане» или некоторых комедиях фарсового типа). С этим нельзя согласиться. Правила построения комедии как жанра трактовались не так строго, как правила трагедии, и допускали более широкое варьирование. Мольер – самый значительный и самый характерный комедиограф классицизма. Разделяя принципы классицизма как художественной системы, Мольер сделал подлинные открытия в области комедии. Он требовал правдиво отображать действительность, предпочитая идти от непосредственного наблюдения жизненных явлений к созданию типических характеров. Эти характеры под пером драматурга приобретают социальную определенность; многие его наблюдения поэтому оказались пророческими: таково, например, изображение, особенностей буржуазной психологии.


Сатира в комедиях Мольера всегда заключала в себе общественный смысл. Комедиограф не рисовал портреты, не фиксировал второстепенные явления действительности. Он создавал комедии, которые изображали быт и нравы современного общества, но для Мольера это было, по существу, формой выражения социального протеста, требования социальной справедливости.


Мольера по праву считают наиболее философски глубоким из писателей своего времени, хотя он и не написал ни одного философского трактата. Всю жизнь он испытывал интерес к философии: в пьесах он часто употреблял философские термины, упоминает о философских системах, обнаруживая большую осведомленность в них. Состав его домашней библиотеки также свидетельствует о его постоянном интересе к философии. Декарту Мольер следовал, создавая портреты, а Гассенди – в творческом методе и в этической философии. В основе его миропонимания лежало опытное знание, конкретные наблюдения над жизнью, которые он предпочитал абстрактному умозрению. Мольер был убежден, что только следование естественным законом является залогом разумного и нравственного поведения человека. Но он писал комедии, а значит его внимание привлекали нарушения норм человеческой природы, отклонения от естественных инстинктов во имя надуманных ценностей. В его комедиях нарисованы два типа «глупцов»: те, кто не знает своей природы и ее законов (таких людей Мольер пытается научить, отрезвить), и те, кто сознательно калечит свою или чужую натуру (таких людей он считает опасными и требующими изоляции). По мнению драматурга, если природа человека извращена, он становится нравственным уродом; фальшивые, ложные идеалы лежат в основе ложной, извращенной морали. Мольер требовал подлинной нравственной строгости, разумного ограничения личности; свобода личности для него – не слепое следование зову природы, а умение подчинять свою натуру требованиям разума. Поэтому его положительные герои рассудительны и здравомыслящи.


Творчество Мольера оказало большое влияние на развитие комедии в странах Европы. В 18 веке во Франции опыт Мольера широко использовали его продолжатели Реньяр, Лесаж, Бомарше. В германии Мольер оказал плодотворное воздействие на Лессинга; правдивость, широту мольеровского искусства высоко ценил Гете. В Италии он повлиял на творчество Гольдони, В Англии – на творчество Уичерли, Конгрива (17в.), Голдсмита, Шеридана (18в.). Авторитет Мольера был высок и непререкаем для романтиков (Шатобриан, Гюго) и реалистов (Бальзак).


В России 18 – первой половины 19 веков к творчеству Мольера обращались многие комедиографы. В 18 столетии наибольший интерес вызывали комедии, близкие к народному фарсу: пьесы Мольера переводили, русифицировали, переделывали. У Мольера учились А.П.Сумароков, Я.Б.Княжнин, В.В.Капнист, Д.И.Фонвизин, И.А.Крылов. В начале 19 начинается новый этап освоения наследия Мольера. Теперь большее внимание драматургов и публики привлекают его серьезные комедии. Особой популярностью начинает пользоваться «Тартюф». Появляются новые, более точные переводы. К опыту Мольера присматривались русские драматурги при создании своих пьес. Так, например, несмотря на то что «Горе от ума» изображает жизнь и типы русского общества начала 19 века, эту пьесу роднит с «Мизантропом» Мольера общий гражданский пафос – протест благородно мыслящего человека против уродливых устоев светского общества. Известно, что М.Ю.Лермонтов тщательно изучал «Тартюфа». Гоголю также близок Мольер сатирическим изображением общества своего времени («Ревизор», «Женитьба») и полемическим пафосом («Театральный разъезд»).


С детских лет Мольера знал и ценил Пушкин, назвавший его «Мольером-исполином». Создатель «Тартюфа» оставался для Пушкина «бессмертным», а пьеса эта воспринималась им как «плод самого сильного напряжения комического гения»,отличаясь «высшей смелостью», «смелостью изобретения».


Актер-новатор, создатель новой манеры реалистической игры, Мольер оказал сильное воздействие и на развитие европейского театра. Созданный через семь лет после его кончины силами актеров его труппы театр «Комедии Франсез» существует и поныне; этот образцовый театр имеет еще одно название - «Дом Мольера». Вот уже более двухсот лет пьесы Мольера не исчезают из репертуара ведущих театров мира, в том числе и русских. В наше время появились новые квалифицированные переводы пьес Мольера, не только на русский, но и на языки различных народов.


Литература


1 Мольер Жан-Батист. Полн.собр.соч. : в 4 т. / Вступ. ст. Г. Бояджиева. – М. : Художественная литература, 1965 – 1967.


2 Бордонов Ж. Мольер. – М. : Молодая гвардия, 1983. – 255 с.


3 Бояджиев Г. Мольер. Исторические пути формирования жанра высокой комедии. – М. : Искусство, 1967. – 300 с.


4 Булгаков М. А. Жизнь господина де Мольера. – М.: Художественная литература, 1962. – 123 с.


5 Гликман И. Мольер. Критико-биографический очерк. – М. : Просвещение, 1966. – 234 с.


6 Мульматули В. М. Мольер : Книга для учащихся. – М. : Просвещение, 1988. – 122 с.


7 Театр французского классицизма / Вступ. ст. Антуана Алана. – М. : Наука, 1970. – 354 с.


8 Тураев С. В. Введение в западноевропейскую литературу 17 века. – М. : Владос, 1999. – 233 с.


9 Обломиевский Д. Д. Французский классицизм. Очерки. – М. : Искусство, 1968. – 123 с.


Занятие № 6
Идейно-художественное своеобразие немецкой лирики первой половины семнадцатого века




6.1 План практического занятия


6.1.1 Общая характеристика тематики и основных мотивов немецкой лирики первой половины 17 века.


6.1.2 Георг Рудольф Векерлин как представитель старшего поколения немецких поэтов.


6.1.3 Личность и поэзия Мартина Опица.


6.1.4 Фридрих Шпее как представитель жанра религиозной песни.


6.1.5 Поэзия кенигсбергского и лейпцигского кружков и Пауля Флеминга.


6.1.6 Основные темы и мотивы поэзии Андреаса Грифиуса.


6.1.7 Фридрих фон Логау как создатель жанра немецкой национальной эпиграммы.


6.1.8 Кристиан Гофман фон Гофмансвальдау как представитель «второй силезской школы» поэтов.


В немецкой литературе первой половины 17 века главное место бесспорно принадлежит лирической поэзии. Ее расцвет в 1620-1650ые годы отмечен появлением многих выдающихся творческих индивидуальностей, и, с другой стороны, поэтических кружков и школ, возникших на основе общности тем, художественных вкусов и теоретических позиций.


Тематика немецкой лирики этого периода в основном навеяна Тридцатилетней войной: это описание народных бедствий, трагических обстоятельств личной жизни поэтов, выражение их политических надежд и разочарований, симпатии и вражды, обобщенная трактовка понятий мира и войны.


Наряду с этой гражданственной темой культивируются традиционные мотивы античной и ренессансной лирики: любовные стихотворения, застольные песни, всякого рода стихотворения «на случай», посвященные бракосочетанию, рождению, смерти высоких особ, покровителей или друзей поэта. Преобладающими жанрами являются сонет, ода, эпиграмма и различные песенные формы.


Представителем старшего поколения немецких поэтов является Георг Рудольф Векерлин (Georg Rudolf Weckherlin, 1584-1653). Сын чиновника вютембергского двора, он получил прекрасное образование, владел многими европейскими языками, совершил несколько путешествий за границу с дипломатическими поручениями. По своим религиозным и политическим взглядам он придерживался отчетливо выраженной антигабсбургской ориентации. После поражения протестантов в битве при Белой Горе Векерлин покинул Германию и переселился в Англию, где с 1626 года почти до самой смерти занимал пост государственного секретаря (это положение сблизило его с великим английским поэтом и публицистом Джоном Мильтоном). Еще до отъезда, в 1618-1619 г.г. вышли его «Оды и песни» в двух томах. Позднее, в 1641 году в Амстердаме появились его «Духовные и светские стихотворения». Хотя Векерлин ориентировался в своей поэзии на образцы французской ренессансной лирики – на поэтов Плеяды, его стихотворения пронизаны духом национального самосознания. Следуя примеру Дю Белле, автора «Защиты и прославления французского языка», Векерлин в предисловиях к своим поэтическим сборникам отстаивает высокие достоинства немецкого языка, не уступающего по богатству и выразительности классическим древним языкам. Он борется с засильем модных иностранных слов, не боится вводить в свои стихи и драматические сценки отдельные слова, а порою целые диалоги на родном швабском диалекте. Свое поэтическое творчество Векерлин рассматривал как патриотический акт. Оторванный от родины, он принимал близко к сердцу ее судьбу. Его сонет «К Германии» звучит призывом к борьбе против «тиранов», под которыми он подразумевает полководцев католической Лиги и австрийский дом Габсбургов:


Проснись, Германия! Разбей свои оковы!


И мужество былое в сердце воскреси!..


Не медли! Поднимись! Зловещий мрак развей!


Чтоб разум и добро безумье одолели!


Другой сонет прославляет шведского короля Густава Адольфа, в ту пору – главного полководца протестантского союза, в котором Векерлин видит защитника правого дела. В застольной песне «Пирушка», написанной в грубовато-фамильярной манере, поэт с напускным презрением отзывается о спорах на политические темы и призывает обратиться к чувственным радостям. Однако тема войны, поданная в этом ироническом аспекте, настойчиво всплывает в каждой строфе песни.


Поэтика Векерлина уже во многом предвещает характерные особенности немецкой барочной лирики: игра антитезами (лед – солнце, солнце - тень), наличие многочисленных сравнений и метафор, синонимических перечислений («Как зов, стон, крик, плач, возглас, смех»), повторов. Большинство стихотворений Векерлина основывается на силлабическом принципе счета слогов (как во французской поэзии). Переход к силлабо-тонической системе стал величайшей заслугой Мартина Опица, оказавшего самое значительное влияние на немецкую лирику 17 столетия.


Мартин Опиц (Martin Opitz, 1597-1639) родился в семье мясника в силезском городке Бунцлау. Ему посчастливилось благодаря помощи родственников получить образование в «академических» гимназиях Бреслау (Вроцлава) и Бойтена, где уровень преподавания приближался к университетскому. Хотя Опиц не получил систематического университетского образования, он стал одним из самых образованных людей своего времени. Еще в гимназии он начал сочинять латинские стихи, а в 1617 году написал латинскую речь «Аристарх, или О презрении к немецкому языку», в которой ратовал за чистоту немецкого языка, его освобождение от засилья иностранных слов, отстаивал его преимущество перед древними языками и пригодность для поэтического творчества.


В 1619 году Опиц переехал в Гейдельберг, где одновременно с занятиями в университете зарабатывал себе на жизнь преподаванием в качестве домашнего учителя. Этот культурный центр курфюшества Пфальцского сохранял давние гуманистические традиции и активные духовные связи с Францией.Как раз в это время он ненадолго оказался центром политических и религиозных упований религиозных кругов: курфюст Пфальский Фридрих 5, избранный королем Богемии, намеревался оказать энергичное противодействие политике католического дома Габсбургов. Однако после крупного поражения в битве при Белой Горе Фридрих вынужден был удалиться в изгнание, а вего собственные владения вторглись испанские войска. Опиц, занимавший антикатолические и антигабсбурские позиции, бежал из Гейдельберга в Нидерланды, в Лейден, а оттуда на короткое время в Данию. Здесь в 1621 году он пишет большую поэму в четырех книгах (2300 стихов) «Слово утешения средь бедствий войны» (издана в 1633 году). Первый набросок ее возник еще в Гейдельберге под впечатлением бесчинств испанских войск. В поэме описываются ужасы войны, проиллюстрированные примерами из древней и новой истории (в их числе – Варфоломеевская ночь). Поэма носит морально-дидактический характер, однако нередко Опиц поднимается до больших философских и политических обобщений. Он различает войны по их цели – война за свободу допустима, война ради наживы должна быть сурово осуждена. Он говорит о каре, постигшей тиранов (в качестве примера приводятся Тиберий и Карл 9). Вместе с тем в поэме нашли отражение идеи неостоицизма: в годину бедствий, когда уничтожаются все земные ценности, все, чем владеет человек, ему остается единственное непреходящее сокровище – его душа и добродетель:


С чего же мы скорбим, неистовствуем, плачем,


Раз в глубине сердец сокровище мы прячем,


Что нам дано навек – не на день, не на час,


Что никаким врагам не отобрать у нас?!


Вывод, к которому приходит Опиц, типичен для философии неостоицизма: несчастье возвышает душу, тогда как внешнее благополучие приводит к упадку нравственности. Это положение он также иллюстрирует историческими примерами. Существенное место в поэме занимает проблема свободы совести, которая до конца жизни оставалась для Опица главной в его мировоззрении и общественной деятельности. Вопросы религиозной терпимости и религиозных различий были чрезвычайно актуальны и широко обсуждались в среде, где прошли молодые годы поэта. Разногласия между силезскими лютеранами и кальвинистами отступали на второй план перед задачами борьбы против общего врага – воинствующего католицизма. В этих условиях вырабатывалось мировоззрение, которое разделяли многие передовые умы того времени – идеал терпимости, примирения враждующих религиозных течений во имя гуманности и установления мира. Антикатолическая направленность поэмы «Слово утешения средь бедствий войны» носит не столько религиозный, сколько политический характер.


После возвращения на родину в 1621 году Опиц был приглашен преподавать в академической гимназии в Трансильвании. Там он написал поэму «Златна, или О спокойствии духа», прославляющую по примеру Горация радости мирной сельской жизни. Описывая нравы и обычаи местных жителей, Опиц обращается к историческому прошлому старой римской провинции Дакии, ищет в окружающем пейзаже следы угасшей древности.


В 1624 году в Страсбурге появился сборник Опица «Немецкие стихотворения», изданный его другом поэтом Цинкгрефом. Тогда же вышел теоретический труд Опица «Книга о немецком стихотворстве». Здесь в духе «Науки поэзии» Горация и ренессанских трактатов по поэтике рассматриваются общие вопросы поэтического творчества: роль поэтического вдохновения, эрудиция поэта, вопрос о правдоподобии, теория жанров, конкретные стилистические правила. Опиц включил также в свой трактат краткий исторический обзор немецкой поэзии с древнейших времен. Принципиальную новизну книги, определившую ее значение для развития немецкой поэзии, составила глава о метрике. Опиц устанавливает для немецкого стиха регулярное чередование ударных и неударных слогов при фиксированном числе слогов в строке, т.е. силлабо-тоническую систему, в отличие от французской силлабической, которой следовали до сих пор немецкие поэты, да и он сам в ранних стихах

. Среди стихотворных размеров первое место он отводит александрийскому стиху (в немецком варианте – шестистопный ямб с парной рифмой, чередованием мужских и женских окончаний и цезурой после шестого слога). Опиц подробно анализирует различные типы и варианты рифм, устанавливает правила рифмовки, дает описание строфической структуры сонета и оды. Все рассуждения снабжены обильными примерами из латинской и французской поэзии, сопровожденными собственными поэтическими переводами Опица.


С момента выхода поэтики Опица предложенная им реформа стиха была воспринята как обязательная.


После выхода «Книги о немецком стихотворстве» к Опицу приходит слава и признание. В 1625 году он едет в Вену, где император удостаивает его высокого звания «поэта-лауреата», а несколько позже – дворянского звания (к чести Опица нужно сказать, что он никогда не кичился своим новоявленным дворянством). Его избирают членом «Плодоносящего общества». Он переиздает сборник своих стихотворений, много переводит (Сенеку, голландских поэтов), а в 1628 году пишет сатирическую поэму «Хвала богу войны», которая в другом ключе и жанре развивает тему поэмы «Слова утешения средь бедствий войны». Обосновавшись в Бреслау, он начинает активно заниматься политикой, поступает на службу к высокому сановнику австрийского императорского двора, осуществлявшему управление Силезией, принимает участие в секретных переговорах с протестантскими немецкими князьями, а в 1630 году совершает дипломатическую поездку в Париж. Деятельность Опица в эти годы направлена на претворение в жизнь его излюбленной миротворческой идеи. В сложном переплетении религиозных и политических партий в Силезии Опиц сумел, будучи протестантом, утвердить свой авторитет и внушить доверие деятелям католической партии. По-видимому, немалую роль в этом сыграли его широкая эрудиция и дипломатический талант. После смерти своего покровителя он переходит на службу к протестантским князьям. Вторжение в Силезию католической армии Валленштейна заставило Опица бежать в Данциг, где он поступил на службу к польскому королю Владиславу Четвертому в качестве историографа и секретаря. Опиц скончался в Данциге в 1639 году во время эпидемии чумы.


В своей лирике Опиц разрабатывал наряду с темой войны традиционные мотивы ренессансной поэзии: воспевал чувственную любовь, наслаждение картинами мирной природы. Однако нередко любовная тема вступает в душе поэта в конфликт с гражданским самосознанием.


Как смею я, глупец, не замечая зла,


Не видя, что вокруг лишь пепел, кровь и мгла,


Петь песни о любви, о благосклонном взоре…


Из многочисленных жанров лирики Опица (сонет, ода, «стихотворения на случай» и др.) силу художественного воздействия сохранили в наши дни песни: непритязательная форма, не скованная строгими правилами композиции, прозрачная образность, легкий подвижный стих, простой синтаксис – все это выгодно отличает их от тяжеловестных александрийских стихов с риторическими нагромождениями фигур и тропов, усложненным строением фраз, которые характерны для его поэм и философских стихов.


Опица долго рассматривали как основоположника раннего немецкого классицизма, ссылаясь главным образом на его поэтическую теорию. Однако особенности его собственной практики обнаруживают очевидную близость к стилистическим формам барочной поэзии, получившей характерное воплощение у лириков следующего поколения.


Особым направлением немецкой поэзии 17 века явилась религиозная песня, тематическая ориентированная на евангельские сюжеты, но развивающая художественные традиции народной песни с ее простотой, искренностью чувства, глубокой человечностью, живым и непосредственным восприятием природы. Наиболее ярким представителем этого направления был Фридрих Шпее (Fridrich Spee, 1591-1635), один из немногих католических поэтов Германии. Будучи священником и членом иезуитского ордена, Шпее вынужден был в качестве духовника сопровождать на казнь женщин, осужденных за колдовство. Это побудило его анонимно выпустить а 1631 году латинский трактат «Осмотрительность при вынесении приговороа, или О процессах над ведьмами», в котором он решительног выступал против осуждения обвиняемых на основании признания, полученного под пыткой. Стихотворный сборник Шпее «Соперник соловья» вышел уже посмертно в 1649 году. В предисловии к нему автор высказывает свои взгляды (близкие к взглядам Опица) на поэтические возможности немецкого языка. В его песнях образы античной мифологии и мотивы условной пасторальной поэзии причудливо переплетаются с христианско-католическими мотивами. Но есть и песни, совершенно свободные от какой-либо религиозной темы и целиком посвященные картинам природы:


Прошла угрюмая зима –


Трезвоном полон воздух.


И снова крик да кутерьма


В оживших птичьих гнездах.


Под звон и свист


Пробился лист


Из каждой почки клейкой.


В игре лучей


Бежит ручей


Серебряною змейкой.


Творчество Шпее, забытое в эпоху Просвещения, встретило восторженный отклик у романтиков.


В 1620ые годы в Кенигсберге складывается кружок поэтов, объединенных любовью к музыке. Члены кружка называли себя условными пастушескими именами, а место своих встреч – садик композитора и органиста местного собора Генриха Альберта – «Тыквенной хижиной». В этом отразилось характерное пристрастие барочной поэзии к эмблемам, содержащим иносказательный смысл: тыква – быстро растущая, яркая, достигающая большого размера, но недолговечная, гибнущая от незначительного холода, служила символом мимолетности и непрочности земного бытия. Меланхолические мотивы смерти и увядания широко культивировались в кенигсбергском кружке, члены которого нередко сочиняли сами себе эпитафии. Это были люди весьма скромного достатка и положения – мелкие бюргеры, учителя, музыканты, что до известной степени определило демократический характер их поэзии. Наиболее распространенным жанром у них была песня, близкая по духу народной, простая, задушевная, музыкальная. Все это существенно отличало лирику кенигсбержцев от «высокой» поэзии Опица, хотя он почитался ими как непререкаемый авторитет. Наиболее известным поэтом кружка был Симон Дах (Simon Dach, 1605-1659), сначала скрипач и учитель музыки, потом профессор университета, что, впрочем, мало отразилось на его материальном положении: Дах всю жизнь боролся с нуждой, и единственной возможностью литературного заработка для него были многочисленные «стихотворения на случай» по заказу знатных и состоятельных лиц. Безысходным отчаянием пронизано одно из последних стихотворений тяжело больного поэта – смиренная мольба о простом куске хлеба, обращенная к «всемилостивейшему курфюсту и государю». Однако в истории немецкой поэзии остались не его «заказные» стихи, а песни, проникнутые искренним, глубоким чувством и воспевающие подлинные человеческие ценности – любовь, верность, дружбу. Самая известная из них – «Анке из Тарау» - бесхитростное любовное признание, полное восхищения простой, любящей и верной девушкой – написана на местном диалекте. Впоследствии песня эта была переведена на литературный немецкий язык И.Г.Гердером и включена в сборник «Народные песни» (1778). В настоящее время авторство Даха поставлено под сомнение – считают, что создателем этой песни был его друг композитор Генрих Альберт. Это не снимает, однако, бесспорных поэтических заслуг Даха, остающегося самым значительным поэтом кенигсбергского кружка.


Другим центром поэтической жизни Германии 17 века несколько позднее стал Лейпциг, где поэзия развивалась в основном в студенческой среде. Ведущие мотивы ее связаны с традицией анакреонтической лирики, воспевающей вино, чувственную любовь, радости земной жизни. У поэтов Лейпцигского кружка особое распространение получил жанр застольной песни, большей частью шуточного характера. В вопросах стихотворной техники они строго следовали правилам, установленным Опицем, брали в качестве образца его поэзию (в рамках созвучных тем и жанров), нередко варьировали его стихи, используя его рифмы или целые строки.


На фоне этой в целом традиционной и довольно ограниченной поэзии выделяется яркая индивидуальность Пауля Флеминга (Paul Fleming, 1609-1640), также бывшего студентом Лейпцигского университета. Хотя сам он всегда считал себя учеником Опица, его лирика обнаруживает гораздо большую оригинальность и художественную силу, чем творчество старшего поэта. Начав, как и многие его современники, с латинской поэзии, Флеминг в дальнейшем обращается к традициям европейского петраркизма. Однако используя в своих сонетах образы и мотивы Петрарки, Флеминг со временем освобождается от штампов и вносит в свои стихи подлинное чувство. Любовная тема составляет содержание и более свободных песенных стихотворений – таких, как «Верное сердце» с повторяющимся после каждой строфы рефреном:


С сердцем близким, сердцем милым


Все на свете нам по силам!


Или шутливая песенка в анакреонтическом духе «Как бы он хотел, чтобы его целовали». С другой стороны, Флеминг раздвигает тематические рамки сонета, насыщая его глубоким философским содержанием. Таков сонет «К самому себе», отражающий распространенные в ту пору идеи неостоической философии:


Будь тверд без черствости, приветлив без жеманства,


Встань выше зависти, довольствуйся собой!


От счастья не беги и не считай бедой


Коварство времени и сумрачность пространства…


Тому лишь, кто презрев губительную спесь,


У самого себя находится во власти,


Подвластна будет жизнь, мир покорится весь!


В стихотворении «Размышления о времени» поэт обращается к философской теме, неоднократно ставившейся в поэзии немецкого барокко:


Во времени живя, мы времени не знаем,


Тем самым мы себя самих не понимаем…


Весьма различны времена по временам:


То нечто, то ничто – они подобны нам.


Изжив себя вконец, рождает время время.


Так продолжается и человечье племя.


Стихотворение представляет как бы цепочку афористических двустиший, варьирующих тему «время - человек». Внутри такого двустишия происходит игра антитезами (нечто – ничто, изжив – рождает), либо многозначностью слов (времена – по временам) и т.п. Аналогичные приемы можно наблюдать у силезских поэтов-мистиков Даниеля Чепко и Ангелуса Силезиуса.


Большое место в лирике Флеминга занимает тема войны. В «Похвальбе пехотинца», выдержанной вначале в духе молодечества и удали, неожиданная концовка с язвительной иронией разоблачает истинную подоплеку воинской доблести:


Освободили мы любезных земляков


Сначала от врага, потом от кошельков.


На то ведь и война. Не трогает солдата


Вопрос, кому служить? Была бы выше плата!


В «Новогодней оде 1633» Флеминг рисует картину опустошения родного края:


Наши села сожжены,


Наши рати сражены.


Наши души гложет страх.


Города разбиты в прах.


Проникновенным чувством любви к родине дышит сонет «К Германии», заканчивающийся строками:


И в поисках пути, в далекой стороне,


Я смутно сознаю: я дома – ты во мне…


Сонет этот связан с самым значительным событием недолгой жизни поэта – его путешествием в Россию и Персию.В творчестве Флеминга это событие отразилось в ряде сонетов, посвященных русским городам и рекам – Москве, Нижнему Новгороду, Волге, Каме и др. Но путешествие сыграло и более глубокую роль: оно способствовало поэтической зрелости Флеминга, его освобождению от традиций и условностей петраркизирующего стиля, утверждению своей творческой индивидуальности. Сборник стихотворений Флеминга был издан уже после его смерти, в 1646 году. Последним стихотворением поэта был сонет-эпитафия самому себе, в котором неостоическая тема мужественного страдания переплетается с горделивым мотивом горациева «Памятника»:


Пусть рухнет целый мир под нашим небосклоном,


Судьба оставит песнь немецкую мою!


Среди множества очагов поэтического творчества в Германии особое место принадлежит Силезии, давшей немецкой литературе ряд выдающихся и своеобразных лириков. Это в свое время послужило поводом для введения ныне устаревшей периодизации немецкой поэзии 17 века – ее разделения на первую и вторую силезские школы. Под первой силезской школой подразумевались Опиц и выступившие вслед за ним его приверженцы и ученики, силезцы по происхождению. Самым выдающимся из них, да и вообще самым крупным немецким поэтом 17 века был Андреас Грифиус (Andreas Gryphius, 1616 - 1664), прославившийся и как драматург.


Судьба Грифиуса глубоко трагична. Пяти лет от роду он потерял отца, лютеранского пастора в силезском городке Глогау, не вынесшего бесчинств, творимых отступающей протестантской армией. Дальнейшим воспитаем мальчика занимался его отчим – учитель и пастор, вынужденный бежать из Глогау с семьей, чтобы спастись от преследований со стороны католических властей. Нужда, скитания, пожары, уничтожавшие целые города, эпидемия чумы, ранняя смерть матери – все это выпало на долю Грифиуса в пору его детства и юности. Несмотря на невзгоды и лишения, Грифиус получил обширные и основательные знания в академической гимназии в Данциге. По окончании гимназии, в 1636 году он поступил домашним учителем в семью императорского советника Шенборна, образованного человека, обладавшего превосходной библиотекой. В 1639 году Грифиус вместе со своими учениками – сыновьями Шенборна отправился в Лейден, где наблюдал за их занятиями в университете. В дальнейшем Грифиус сам читал там лекции по философии, поэтике, анатомии, географии и математике. Пребывание в этом крупном центре передовой культуры, в частности знакомство с пьесами голландских драматургов Питера Хофта и Иоста Ван ден Вонделя, имело важное значение для расширения кругозора Грифиуса и для его драматического творчества. Из Лейдена он отправился в путешествие по Франции и Италии. Его пребывание в Париже совпало с апогеем славы Корнеля. В 1647 году он вернулся на родину.


Окончание войны мало чем облегчило положение лютеранского населения Силезии, где в крайне жесткой форме проводилась контрреформация. Для Грифиуса это было вдвойне тяжело – как для протестанта и как для человека широких взглядов, видевшего свой идеал в терпимости и некой универсальной религии. Чувство долга перед своими согражданами и единоверцами побудило его отказаться от нескольких почетных предложений занять университетские кафедры в Упсале (Швеция), Гейдельберге и Франкфурте-на-Майне. Вместо этого он принял в 1650 году пост синдика в своем родном городе Глогау, и отныне главной его заботой была защита традиционных прав местных органов самоуправления от посягательств императорской власти. В последние годы жизни к Грифиусу пришли слава и признание. Он был принят в «Плодоносящее общество», где получил прозвище «Бессмертный».


За год до смерти, в 1663 году Грифиус выпустил полное собрание своих сочинений, которое было в дальнейшем дополнено посмертным изданием, предпринятым его сыном Христианом, второстепенным поэтом.


Как и многие его современники, Грифиус начал с латинских стихов. Его первый опыт – латинская поэма на библейский сюжет «Неистовство Ирода и слезы Рахили» (1634) косвенно отражает тяжелые впечатления военных лет. Тогда же Грифиус переводит на немецкий язык латинские драмы и стихотворения современных авторов. Первый сборник его немецких стихов вышел в 1637 году в польском городке Лиса и содержал 31 сонет, в том числе знаменитые «Слезы отечества, год 1636» и несколько других, ныне вошедших в сокровищницу немецкой поэзии. В 1639 году в Лейдене вышел другой сборник – «Воскресные и праздничные сонеты» (100 сонетов). Формально каждый из них был написан на какой-либо текст из Евангелия, предназначенный для воскресного или праздничного богослужения, но по сути дела они отражали философские, нравственные и общественные вопросы, волновавшие автора.


Большая часть стихотворений Грифиуса так или иначе связана с суровой реальностью войны, с бедствиями, обрушившимися на родную страну:


Мы все еще в беде, нам горше, чем доселе,


Бесчинства пришлых орд, взъяренная картечь.


Ревущая труба, от крови жирный меч


Похитили наш труд, вконец нас одолели.


(«Слезы отечества, год 1636»)


К этой главной теме примыкает и характерная для мировоззрения эпохи барокко идея бренности и суетности земных благ, которая звучит во многих сонетах как первого, так и последующих сборников:


Куда ни кинешь взор, все, все на свете бренно…


Мир – это пыль и прах, мир – пепел на ветру…


Преходящей видится ему и женская красота, обреченная на быстрое увядание. Традиционный мотив быстротечной юности, звучавший еще у Ронсара, приобретает в стихах Грифиуса трагическую окраску. Мысль о неизбежной старости и смерти, которая служили для ренессансного поэта импульсом к наслаждению радостями земного бытия, у барочного поэта – свидетеля жестоких и кровавых событий – порождает глубоко пессимистический вывод: тщетны попытки изменить ход судьбы, «удержать мгновение». Единственное, что остается человеку – это стойкость перед лицом страданий, верность своему нравственному долгу, постоянство в убеждениях. Этим путем он может преодолеть зыбкость и текучесть всего сущего и приобщиться к вечности. Подобного рода неостоические идеи выступают в сонетах Грифиуса в более настойчивой и последовательной форме, чем у Флеминга, в поэзии которого они чередовались с мотивами радости и жизнелюбия. Так, в сонете «Невинно страдающему» Грифиус ищет утешения в сознании мужества и стойкости, проявленных в суровых испытаниях:


Огонь и колесо, смола, щипцы и дыба,


Веревка, петля, крюк, топор и эшафот,


В кипящем олове обуглившийся рот, -


С тем, что ты выдержал, сравниться не могли бы,


И все ж под тяжестью неимоверной глыбы


Твой гордый дух достиг сияющих высот.


Многие сонеты Грифиуса носят автобиографический характер. Грифиус описывает свое физическое и душевное состояние, перенесенные муки и отчаяние выразительными, а порой даже натуралистическими красками. Большинство сонетов завершается страстной мольбой, обращенной к небу, - поддержать в нем силу духа, вселить мужество и надежду. Даже обычные для поэзии 17 века «стихотворения на случай» наполнены у Грифиуса напряженным, трепетным и – что особенно важно – общественно значимым содержанием. Так, в сонете, посвященном его покровителю Шенборну, звучит скорбное обращение к несчастной Силезии, в сонете «Свадьба зимой» картина скованной стужей природы служит развернутой метафорой ужасов войны, а радости брачного союза – проблеском надежды в годину тяжких бедствий.


В поздний период творчества Грифиус охотно обращается к жанру оды, который получает у него разнообразные строфические и композиционные формы. Кроме них он писал также обширные стихотворения, не связанные какой-либо строгой жанровой формой, обычно посвященные все тем же трагическим темам войны («Гибель города Фрейштадта», «Плач во дни великого голода», «Мысли на кладбище» и т.д.)


В мировоззрении Грифиуса теснее, чем у кто-либо из его современников, переплетались такие противоречивые элементы, как глубокая, хотя и не ортодоксальная религиозность, философия стоицизма и преклонение перед открытиями в области естественных наук. Так, в стихотворении «К портрету Николая Коперника» мы читаем:


Ни злая ночь времен, ни страх тысячелетий,


Ни зависть, ни обман осилить не смогли


Твой разум, что постиг движение земли.


Отбросив темный вздор бессчетных лжедогадок,


Там, среди хаоса ты распознал порядок…


Поэтика Грифиуса отличается напряженной и суровой выразительностью. Каждый сонет заключает в себе сложный многоплановый смысл; отвлеченные нравственные категории облекаются в пластически осязаемые формы. Каждое иносказание сохраняет целостное, неразделимое единство смысла и образа. Обильная метафорика никогда не выглядит внешним украшением, как это будет в дальнейшем у поэтов конца века. Грифиус широко пользуется привычными риторическими приемами – цепочками синонимических перечислений, варьированием различных тем, повторами, риторическими вопросами, обращениями, антитезами, но в его поэзии эти приемы никогда не становятся штампами, они всегда подчинены идейному замыслу стихотворения и господствующему в нем настроению. Глубокая и органическая связь поэта с страданиями его земли, его народа, сплав лично пережитого с обобщенным осмыслением всей трагической эпохи придает стихам Грифиуса (в том числе и религиозным) подлинно человечное и гражданственное звучание.


В 18 веке Грифиус разделил общую судьбу поэтов барокко –


они были решительно отвергнуты рационалистической поэтикой просветительского классицизма, и интерес к его поэзии оживился лишь в конце 19 – начале 20 столетия. Лирическое творчество Грифиуса было высоко оценено выдающимся немецким поэтом Иоганнесом Бехером, издавшим антологию поэзии Тридцатилетней войны под многозначительным названием «Слезы отечества», заимствованным из сонета Грифиуса. В лирике Грифиуса, непревзойденного мастера немецкого сонета, Бехер услышал мотивы, созвучные трагическим событиям второй мировой войны.


Наряду с высокими жанрами (ода, поэма, сонет) в немецкой поэзии 17 века культивировалась и эпиграмма.Но если в творчестве Опица, Флеминга, Грифиуса она занимает явно второстепенное место, то силезский поэт Фридрих фон Логау вошел в историю мировой литературы именно как выдающийся мастер этого лаконичного, сатирически заостренного жанра.


Фридрих фон Логау (Friedrich von Logau, 1604-1655) родился в небогатой дворянской семье в маленьком герцогстве Бриг (Бжег) в Силезии. Образование получил в гимназии, потом изучал юриспруденцию. В юные годы он состоял пажем герцогини, потом получил титул и должность герцогского советника. Придворная карьера Логау определялась скромными масштабами и возможностями карликового княжества и неустойчивым положением его правителей-протестантов, постоянно находившихся под угрозой насильственной католизации. Тем не менее близость ко двору обогатила жизненный и общественный опыт Логау и дала ему обильный материал для его сатирических эпиграмм. В 1638 году Логау выпустил сборник «Двести рифмованных немецких изречений», послужившей преддверием к его главной книге – тогу всей его жизни. За год до смерти, в 1654 году, он издал под псевдонимом Саломон фон Голау (анаграмма его настоящей фамилии) «Три тысячи немецких эпиграмм». Образцами для Логау служили римские сатирики Марциал и Ювенал, а также современные авторы латинских эпиграмм. Однако Логау удалось создать подлинно национальную и по содержанию и по форме немецкую эпиграмму.


Логау подвергает сатирическому осмеянию все сферы общественной и частной жизни. Одна из главных его тем – война, прошедшая на его глазах, ее материальные и нравственные последствия, разнузданность солдатни, мародерство наемников-ландскнехтов, расчетливый цинизм военных союзников Германии, наконец, долгожданный мир, принесший горькое разочарование:


Война – всегда война. Ей трудно быть иной.


Куда опасней мир, коль он чреват войной.


Большая группа эпиграмм ставит социальные и нравственные вопросы: упадок крестьянского сословия, разоренного войной, презрение горожан – вчерашних сельских жителей – к вскормившей их деревне, чванство новоявленных аристократов, большое количество которых породила война. Логау обличает пороки знати, фальшь, притворство, льстивость придворных. В эпиграмме «Житейская мудрость» он пишет:


Быть одним, другим казаться,


Лишний раз глухим сказаться,


Злых как добрых славословить,


Ничему не прекословить,


Притворяться, лицемерить,


В то, во что не веришь, - верить,


Чтоб не влипнуть в передряги,


О своем лишь печься благе, -


И хоть время наше бурно,


Сможешь жизнь прожить недурно.


Не раз обращается Логау и к больному вопросу об утрате национального достоинства, слепом подражании иностранцам в одежде, манерах, языке. Встречаются в эпиграммах и меткие зарисовки нравов – о супружеской неверности, пристрастии к вину, рабском следовании моде и т.п.


Большая часть эпиграмм – короткие стихотворения, двустишия или четверостишия. Композиционные приемы обнаруживают сходство с другими жанрами немецкой барочной поэзии: синтаксический параллелизм, образующий цепочки одинаковых конструкций (как в цитированном выше стихотворении), ряды риторических вопросов, разрешающихся лаконичной и заостренной концовкой-ответом, игра слов, антитезы. Эпиграммы Логау написаны простым, ясным языком, свободны от орнаментальности и вычурности. При жизни поэта они не пользовались широкой известностью. Слава пришла к Логау столетие спустя, когда все его современники были отвергнуты просветительской критикой и преданы забвению. В 1759 году Лессинг издал избранные эпиграммы Логау, в которых увидел настроения и темы, созвучные веку Просвещения. Примечательно, что одна из эпиграмм Логау «Придворные блохи и вши», построенная на народной сатирической традиции, близко перекликается с знаменитой «Песней о блохе» из «Фауста» Гете.


Традицию силезских лириков продолжил уроженец Бреслау Кристиан Гофман фон Гофмансвальдау (Christian Hofmann von Hofmannswaldau, 1616-1679), которого считают наиболее значительным представителем так называемой «второй силезской школы». Подобно Опицу, Флемингу и Грифиусу он получил хорошее образование, сначала в Данцигской академической гимназии, потом в Лейденском университете, владел несколькими языками, много путешествовал. Начиная с середины 1640-х годов, он занимал высокие служебные посты, принимал участие в дипломатических переговорах с императорским двором в Вене. Литературная деятельность Гофмансвальдау началась с переводов итальянской пасторальной поэзии. Только в 1663 году он опубликовал свой первый сборник «Сто стихотворных эпитафий». Их герои – библейские и исторические персонажи. При жизни Гофмансвальдау успел издать лишь одну книгу избранных стихотворений и переводов (1673), которые были известны только ограниченному кругу друзей. Лишь посмертные издания 679 и 1695 г.г., значительно более полные, прославили его имя. Гофмансвальдау писал сонеты, оды, свадебные и погребальные стихотворения «на случай», «Героические послания» (в духе «Героид» Овидия) от имени знаменитых женщин немецкой истории. В его поэзии преобладает любовная тема, нередко трактуемая в подчеркнуто эротическом духе; его стихотворения изобилуют преувеличенно детальным и высокопарным описание женской красоты, щедро уснащенным эффектными метафорами и сравнениями (кораллы, жемчуг, алебастр, изумруды, алмазы и т.п.). Однако наиболее значительны его стихи, написанные на философские темы, в частности, на общую для поэзии барокко тему суетности и бренности человеческого бытия. Таково самое знаменитое из них - «Земная жизнь»:


Что значит жизнь с ее фальшивым блеском?


Что значит мир и вся его краса?


Коротким представляется отрезком


Мне бытия земного полоса.


Жизнь – это вспышка молнии во мраке,


Жизнь – это луг, поросший лебедой,


Жизнь – скопище больных в чумном бараке,


Тюрьма, куда мы заперты судьбой…


Беги, беги от мишуры обманной,


Расстанься с непотребной суетой,


И ты достигнешь пристани желанной,


Где неразрывны вечность с красотой!


Поэтика Гофмансвальдау испытала на себе влияние итальянской школы поэта Мариино, которого он много переводил и творчество которого отчасти сродни французской прециозной поэзии. Он широко использует изысканные метафоры, искусно обыгрывает многозначность слов, пользуется риторическими повторами. Большое значение он придавал разнообразию строфических форм и рифмовки и виртуозно владел этими приемами. Преувеличенное внимание к чисто формальной технике при относительно ограниченном круге тем определили недолговечность поэтического наследия Гофмансвальдау. Вместе с тем именно эти слабые стороны его стиля были в следующем столетии объявлены общей особенностью всей поэзии 17 века и дали повод для резкой и несправедливой ее критики.


Литература


1 Немецкая поэзия 17 века в переводах Льва Гинзбурга. – М. :


Художественная литература, 1976. – 546 с.


2 Хрестоматия по западноевропейской литературе. Литература


17 века./ Сост. Б.И.Пуришев. 2е изд. – М. : Художественная


литература, 1944. – 546 с.


3 История немецкой литературы. М. : Наука, 1962. – Т .1. – 356 с.


4 Европейская поэзия 17 века./ Вступ. ст. Ю.Б.Виппера.– М. :


Художественная литература, 1970. – 569 с.


Занятие № 7
Роман Гриммельзгаузена «Симплициссимус» в контексте немецкой прозы семнадцатого века





7.1 План практического занятия


7.1.1 Причины широкого распространения жанра романа в


Германии в семнадцатом веке.


7.1.2 Особенности процесса становления жанрового канона романа в Германии семнадцатого века.


7.1.3 Типология жанра романа:


а) Жанр придворно-исторического романа


б) Жанр «галантного» романа


в) Жанр сатирико-дидактического романа


7.1.4 Иоганн Михаэль Мошерош как создатель жанра сатирико-


дидактического романа.


7.1.5 Романное творчество Ганса Якоба Кристофа Гриммельсгаузена как яркий пример своеобразия немецкого барокко.


17 век в Германии ознаменовался утверждением прозаического романа, которое было подготовлено всем предшествующим развитием немецкой литературы и получило мощные импульсы со стороны других западноевропейских литератур. Французские, испанские, английские романы широким потоком вторгаются в пределы Германии и благодаря словарям переводчиков, среди которых был и реформатор немецкой поэзии Мартин Опиц, находят путь к читателю. Ни одно значительное западноевропейское достижение в этом жанре не остается незамеченным и не воспринятым немецкой литературой. Немецкие романисты, объявляя себя учениками западноевропейских писателей, смело вступают с ними в соревнование, и появившиеся на немецкой почве аналоги основных разновидностей романа существенно отличаются от своих прототипов. Так, первый немецкий пасторальный роман «Адриатическая Роземунда» (1646) Филиппа Цезена наполняется современной, актуальной проблематикой: основным неразрешимым конфликтом этой пасторали становиться принадлежность влюбленных к различным вероисповеданиям. Действие романа развертывается в основном в патрицианской, бюргерской среде Амстердама, описание достопримечательностей которого занимает в романе большое место.


Роман в Германии, едва зародившись, стремительно утверждает себя в диалектическом взаимодействии с другими жанрами. Если первые оригинальные немецкие романы выходят в 1640-е годы, то к концу века их насчитывается уже сотни, и даже самым яростным противникам этого жанра приходится признать его необычайную популярность. Процесс утверждения сопровождается теоретическими изысканиями, в которых наряду с теоретиками участвуют сами авторы романов. Борьба происходит не только между отдельными жанрами. Внутри романа также наблюдается постоянное противоборство различных его видов, при этом не обходится без парадоксов. Так, теолог и проповедник Бухгольц, стремясь нейтрализовать «пагубное», по его мнению, влияние популярного у молодежи «Амадиса Галльского», создает свои романы о легендарных героях немецкой старины «Геркулес и Валиска» (1659-1660) и «Геркулиск и Геркуладисла» (1665). В них он дает читателю наставление в духе христианской морали, но при этом копирует сюжетно-композиционную схему рыцарского романа и использует богатый арсенал его художественных приемов. Такая внутрижанровая борьба также порождает многочисленные пародии.


С самого начала внутри романа складывается своя иерархия, которая в основном соответствует разделению драматических жанров на трагедию и комедию. В многообразии типов немецкого романа можно выделить две линии развития, которые имеют свои четкие опознавательные признаки. Различие проявляется как в идеологическом наполнении, так и в отборе материала, выборе героев, в приемах организации сюжета. Такое параллельное развитие «высокого» и «низкого» романа отвечало требованиям эпохи. Эти две линии в своей противопоставленности дополняют, корректируют друг друга. Если в «высоком» романе действительность представляется в преображенном, идеализированном виде, т.е. такой, какой она должна быть, то «низкий» роман, в котором всегда сильна сатирическая тенденция, претендует на изображение действительности, какова она есть, и эта неприкрашенная действительность предстает перед читателями как «мир наизнанку». Обе линии исходят, таким образом, из барочной мировоззренческой концепции о несовершенстве мира, его хаотичности.


Ведущим, наиболее репрезентативным видом этого жанра в Германии становится придворно-исторический роман на сюжеты из древней или библейской истории. Исторический материал в таких романах служит, с одной стороны, обоснованием достоверности действия, а с другой – является своеобразным маскарадом, за которым скрываются реальные события и лица современности. Подобные романы проникнуты идеями богопомазанничества королевской власти и прославлением и идеализацией монарха и высшего дворянства. Поэтому, хотя авторы часто именуют свои произведения «любовными историями», любовь в них подчинена государственным интересам, и браки героев, которыми завершаются романы, - это династические браки.


В основе придворно-исторического романа лежит идея испытания. Герои, царствующие особы, демонстрируют свою изначальную, идеальную неизменность, являют собой пример стойкости. Придворно-исторический роман – всегда повествование от третьего лица. Автор уподобляется всевидящему и всезнающему наблюдателю, который творит мир романа, создавая сначала путаницу в действии и персонажах, а затем внося во все ясность. Прием многократного запутывания и последующего распутывания (расшифровки) становится основным приемом сюжетосложения.


Для «высокого» романа характерно стремление к познавательной ценности, которое усиливается к концу века. Например, в романе «Арминий и Туснельда» (1689) Лоэнштейна любовные перипетии для автора – лишь предлог для того, чтобы продемонстрировать обширные сведения по немецкой истории, и этот исторический фактический материал не только является обоснованием достоверности повествования, но берет на себя функцию философской морализации. В конце 17 века выходят романы, авторы которых в предисловиях прямо заявляют, что «любовная история», т.е. фабула романа, является лишь средством, привлекательной оболочкой для показа и описания великих исторических событий, географических открытий и т.п.


Классическими образцами придворно-исторического романа являются вышеупомянутый «Арминий и Туснельда» Лоэнштейна, «Светлейшая сириянка Арамена» (1669-1673) и «Римская Октавия» (1685-1707) Антона Ульриха Брауншвейгского, «Азиатская Баниза» (1685) Циглера.


В конце 17 века этот тип немецкого романа претерпевает заметные изменения. Его ответвлением становится сравнительно небольшой по объему «галантный» роман. Авторы «галантных» романов пытаются углубить психологическую мотивировку поступков героев, усиливают эротические моменты и, самое главное, вводят в качестве героев хотя и идеально добродетельных, но обыкновенных дворян или даже бюргеров, а действие переносят в современность.


Идеологи Раннего немецкого Просвещения высоко ценили придворно-исторический роман, особенно его поздние образцы, за познавательную ценность и психологическую углубленность. Они считали, что такие романы «изощряют ум» и способствуют просвещению юношества, воспитанию гражданских доблестей.


Несмотря на определенную ограниченность мировоззренческих концепций и классовых позиций авторов придворно-исторических романов, их значение в истории немецкой литературы состоит в том, что они явились первым прозаическим чисто светским жанром, отвечающим высоким этическим и эстетическим требованиям эпохи. Они стали неиссякаемым источником мотивов, сюжетных поворотов для романистов 18 и 19 веков.


Другая демократическая линия немецкого романа, на формирование которого оказал воздействие испанский плутовской роман и французский бытописательный роман, уходит корнями в традиции бюргерской и гуманистической сатиры 15-16 веков. Сатирико-дидактическое направление получает в Германии необычайно широкое распространение и охватывает почти все жанры.


Выдающимся немецким сатириком 17 века является Иоганн Михаэль Мошерош (Johann Michael Moscherosch, 1601-1665). В своем главном произведении «Диковинные и истинные видения Филандера фон Зиттенвальда» (1640-1642), первая часть которого является переработкой «Сновидений» испанского писателя Франсиско Кеведо, а вторая – полностью оригинальной, Мошерош выступает достойным учеником немецких гуманистов. Он сурово критикует нравы своего времени. Его книга построена как путешествие героя по Германии времен Тридцатилетней войны. Странствуя, Филандер попадает даже в преисподнюю, перед его взором проходит вереница человеческих пороков: ложь, беззаконие, казнокрадство, прелюбодеяние, сквернословие, погоня за иноземной модой и т.д. Гневно и страстно Мошерош выступает против войны, несущей его родине неисчислимые страдания и бедствия. В главе «Солдатская жизнь» писатель живописует, не жалея мрачных красок, насилия и бесчинства, творимые разнузданной солдатней. Бичуя пороки современных немцев, Мошерош одновременно стремится пробудить в своих соотечественниках чувство национального достоинства. Многие старые, традиционные темы под пером сатирика 17 века получают совершенно новую трактовку. «Видения Филандера» подтверждают один из главных принципов искусства барокко – принцип «единства в многообразии». Весь разнородный материал нацелен на одну из основных этических проблем 17 века: «быть» и «казаться», т.е. соответствия или несоответствия сути вещей и их внешнего проявления. Каждая сатирическая тема освещает тот или иной аспект этой проблемы. «Видения Филандера» проникнуты ощущением бренности, суетности всего сущего. Дидактическая цель книги достигается при помощи антитезы идеального прошлого, где люди и вещи соответствовали своей истинной сущности, и суетного настоящего, где все поставлено с ног на голову.


Отличие барочной сатиры Мошероша от сатиры предшествующей эпохи особенно наглядно проявляется в трактовке популярной темы сатирического разоблачения крайностей моды. Погоня за модой, «модный дурман», приобретает у Мошероша космические масштабы, становится символом и эмблемой действительности, в которой все кажется не тем, что оно есть.


Мошерош, как истинный писатель барокко, обнаруживает живой интерес к слову, к изменчивости, подвижности, неуловимости его смысла. Игра слов является основной особенностью его стиля. Слова переплетаются, переливаются разными оттенками значений, незаметно переходят из одной части речи в другую.


Трудно определить жанр книги Мошероша. Она объединяет серьезную проповедь, сатирический памфлет, сатирические жанровые зарисовки, назидательные притчи, ученый комментарий. Благодаря единому образу рассказчика она до некоторой степени близка к жанру романа. Ее влияние на формирование «низового» романа несомненно.


Крупнейшим представителем демократической линии романа был Ганс Якоб Кристоф Гриммельсгаузен (Hans Jakob Christoph Grimmelshausen, ок. 1622-1676). Все произведения Гриммельсгаузена выходили под различными псевдонимами, обычно анаграммами имени писателя. Лишь в 19 веке в результате длительного поиска удалось установить имя автора «Симплициссимуса» и некоторые данные его биографии. Гриммельсгаузен родился в имперском городе Гельнгаузене в Гессене, в семье зажиточного бюргера. Подростком он был затянут в водоворот Тридцатилетней войны. Военными дорогами исходил почти всю Германию, оказываясь то в одном, то в другом враждующем лагере, был конюхом, обозным, мушкетером, писарем. Войну закончил секретарем полковой канцелярии, потом часто менял занятия: был то сборщиком налогов и податей, то трактирщиком, то управляющим имения. С 1667 года и до конца жизни он занимал должность старосты небольшого прирейнского городка Ренхен, недалеко от Страсбурга, где были созданы почти все его произведения.


За время своих странствий писатель накопил не только богатый жизненный опыт, но и солидную эрудицию. Число прочитанных им книг, которые нашли отражение в его романах, велико по объему и разнообразию. В 1668 году вышел из печати роман «Затейливый Симплициус Симплициссимус», сразу затем последовали несколько его продолжений и другие «симплицианские» произведения: «Симплицию наперекор, или Пространное и диковинное жизнеописание прожженной обманщицы и побродяжки Кураже», «Шпрингинсфельд», «Волшебное птичье гнездо», «Симплицианский вечный календарь» и другие. Гриммельсгаузен писал также пасторальные и «исторические» романы («Целомудренный Иосиф», «Дитвальд и Амелинда»).


Гриммельзгаузен, как ни один другой немецкий писатель 17 века, был связан с жизнью и судьбой немецкого народа и явился выразителем подлинного народного мировоззрения. Мировоззрение писателя впитало в себя различные философские элементы эпохи, которые он почерпнул и из «книжной» учености, и из мистических учений, получивших распространение по всей Германии и определивших умонастроение широких слоев народа.


Творчество Гриммельсгаузена представляет собой художественный синтез всего предшествующего развития немецкой повествовательной прозы и разнообразных иноязычных литературных влияний, прежде всего испанского плутовского романа. Романы Гриммельсгаузена – яркий пример своеобразия немецкого барокко.


Вершиной творчества Гриммельсгаузена является роман «Симплициссимус». Действие романа необычайно насыщено событиями. В начале повествования Симплиций – имя героя означает «простак» - действительно ничего не ведающий простачок. В глухой деревушке на краю леса он пасет овец, наигрывая на волынке. Внезапное вторжение ландскнехтов в усадьбу его «батьки» прерывает мирное течение жизни. С этого момента начинается тернистый путь приобщения героя к миру, познания его. Спасаясь от ландскнехтов, Симплиций оказывается в дремучем лесу, где он встречает Отшельника и остается у него жить. Отшельник становится первым наставником героя, обучает его грамоте, разъясняет начала христианской веры, которая в толковании Отшельника предстает сильно окрашенной идеями неостоицизма. Смертью Отшельника и уходом Симплиция из леса открывается новый этап истории взлетов и падений героя. Если Отшельник, наставляя Симплиция, знакомил его только с идеальной стороной жизни, то теперь герой сталкивается с реальным миром, который поворачивается к нему своей изнанкой. Все дальнейшее движение героя по дорогам жизни как бы иллюстрирует одну из главных сентенций литературы барокко о суетности мира: «Симплиций зрит жизни суетный плен,//Все для него здесь тщета, прах и тлен», - гласит двустишие, предпосланное главе, повествующей о возвращении героя в мир людей.


Симплиций снова оказывается среди мародерствующих солдат, и отныне его жизнь неразрывно связана с «военной фортуной», которая швыряет его из одного вражеского стана в другой. Здесь Симплиций быстро теряет изначальную простоту и наивность. Окружающие поступают с ним безжалостно и зло издеваются над ним, превращают его в шута, обрядив в телячью шкуру с длинными ушами. Симплиций добровольно принимает эту роль, и хотя он довольно скоро избавляется от шутовского наряда, маска шута помогает ему устоять во всех превратностях жизни.


Поначалу Симплиций делает еще одну отчаянную попытку ускользнуть от «военной фортуны» и скрыться в лесу. Хотя здесь он переживает ряд захватывающих приключений – крестьяне принимают его за черта, он попадает на шабаш ведьм, овладевает заколдованным кладом, - дорога снова приводит его к солдатам, и Симплиций становится лихим воякой, добивается успеха и богатства. Вскоре он теряет все: имущество, здоровье, красивую внешность – и начинает заниматься шарлатанством, разбойничает на больших дорогах. Затем его охватывает раскаянье, и он отправляется в паломничество. Вернувшись в родные места, Симплиций случайно узнает, что его настоящим отцом был не крестьянин, а Отшельник, но это ничего не меняет в его жизни. Напротив, именно теперь он пробует по-настоящему заняться крестьянским трудом. Однако вихрь войны снова увлекает его и уносит в дальние края: Московию, Корею, Китай, Турцию. После возвращения из дальних странствий Симплиций удаляется в горы и становится отшельником.


Мирская суета вновь манит героя, и он пускается в странствия, терпит кораблекрушение, живет на необитаемом острове, где решается остаться навсегда. На этом кончается жизнеописание Симплиция Симплициссимуса. (Эпизод жизни Симплиция на необитаемом острове справедливо считают одной первой в немецкой литературе «робинзонадой», которая появилась еще задолго до выхода в свет знаменитого «Робинзона Крузо»).


Роман «Симплициссимус» написан в форме автобиографии героя-рассказчика. Автобиографическая форма служит созданию у читателя иллюзии правдивого рассказа о непосредственно пережитом. Исповедальное повествование используется у Гриммельзгаузена, как в испанском плутовском романе, не для обрисовки индивидуальной истории жизни, а для показа несовершенства мира, разрушения иллюзий, оно является как бы зеркалом, в котором мир видит себя без прикрас. Форма повествования от первого лица знаменует рождение рассказчика в структуре романа. Эта форма обладает большими возможностями игры перспективой между рассказчиком и объектом его рассказа, т.е. героем. Таким образом, как в любом произведении барокко, один и тот же объект благодаря изменению освещения приобретает различные формы и очертания.


Рассказчик повествует о своих злоключениях с того момента, когда в его жизнь в глухой затерянной деревушке врывается война с ее неминуемой жестокостью. Рассказчик намного старше героя и умудрен опытом, что дает ему право судить и оценивать поступки последнего. Герой – как бы постоянный объект наблюдений рассказчика. Объективация героя поддерживается размышлениями Симплиция, который всегда обращается к себе во втором лице, как к постороннему. Четкая временная дистанция между рассказчиком и героем позволяет автору органически включать в художественную ткань романа сведения по истории, географии, литературе и одновременно критиковать действительность, подвергать ее сатирическому осмеянию, «со смехом правду говорить». Таким образом сочетаются и выполняются характерные для литературы барокко функции: сатирическая, дидактическая, информативная, символическая.


Автор «Симплициссимуса» почти нигде не заявляет о себе. Он по сути своей анонимен и является таким же, как в «высоком» романе, потусторонним наблюдателем, которому мир открыт в пространстве и времени. Все суждения о герое и жизни вообще подаются в романе в форме пословиц, поговорок, риторических сентенций, т.е. «вечных истин».


Образ главного героя Симплиция Симплициссимуса многоплановый, но на протяжении всего романа он сохраняет свою структурную цельность, выполняя основную сюжетообразующую функцию. Между двумя предельными состояниями героя – его полным незнанием жизни и добровольным уходом из мира (в конце первого романа Симплиций становится отшельником, в конце второго – остается на необитаемом острове) – ему приходится испытать на себе все превратности судьбы человека в Германии, охваченной хаосом Тридцатилетней войны. Колесо фортуны, образ которой не раз возникает на страницах книги, как бы движет сюжет и определяет композицию романа. Герой то взлетает на гребне удачи, то летит на дно пропасти, причем «удача», как любой образ в произведениях барокко, не однозначна, а многолика. Чем удачливее Симплиций, тем дальше он от своей истинной сущности, тем ближе к нравственному падению, и, наоборот, потерпев поражение, испытывая физические страдания, он приближается к пониманию истинных ценностей.


В основе «Симплициссимуса» заложена идея испытания, но она трактуется иначе, чем в придворно-историческом романе. На своем пути познания мира Симплиций сталкивается с самыми различными людьми – праведниками и злодеями. Его постоянными спутниками в романе становятся Херцбрудер как олицетворение добра и Оливье, отпетый негодяй и злодей. Симплиций испытывает на себе их разнонаправленные влияния. Но во всех злоключениях Симплиций остается верен своей человеческой сути; будучи не в силах активно противостоять злу, он не может и примириться с ним, и душа его жаждет добра и справедливости. Все переходные состояния героя – добровольного шута, удачливого ландскнехта, бродяги, авантюриста – это только маски, внешняя видимость. При всей жизненной конкретности этот образ получает символическое обобщение. Симплиций – один из «малых сил», которых носит вихрь войны и которые хотят найти хоть какую-нибудь точку опоры в этом неустойчивом мире. Судьба героя становится философской притчей о жизни человеческой. «Я – мяч преходящего счастья, образ изменчивости и зерцало непостоянства жизни человеческой», - говорит Симплиций о себе, но он является также примером нерушимой внутренней ценности человека.


Через жизненные испытания проходит не только герой, испытанию подвергаются и абстрактные моральные ценности. Примером могут служить три заповеди, которые завещал юному Симплицию воспитавший его Отшельник: «Познай самого себя, беги худого товарищества и пребывай твердым». В этих напутствиях заключено кредо этики неостоицизма. Эти истины на первый взгляд оказываются несостоятельными и не раз опровергаются поступками героя, но они становятся нравственным итогом, к которому приходит Симплиций в конце романа.


Гриммельзгаузен создает в романе свою модель мира, которая включает и элементы народной фантазии, например, подводное царство горного озера. Основным местом действия в романе является простор под открытым небом: поле, лес, река, горы, долины, проселочные дороги, где протекает жизнь народа, Гриммельзгаузену удалось дать широкую панораму народной жизни, народных бедствий во время войны. Картины разорения крестьянских дворов, грабежей, убийств, насилий при всей обобщенности и художественной многозначности имеют силу конкретного факта, увиденного очевидцем.


В своем страстном протесте против войны и социального угнетения Гриммельсгаузен выступает как представитель социальных низов. Это проявляется и в его неизменном сочувствии крестьянству, наиболее притесняемому сословию немецкого общества 17 столетия. В начале романа мальчик Симплиций распевает песню, услышанную им от своих родителей. Эта подлинная народная песня 16 века, включенная писателем в роман, является гимном крестьянскому созидательному труду и всему крестьянскому сословию:


Презрен от всех мужицкий род;


Однако ж кормит весь народ…


Весь свет давным-давно б поник,


Когда б не жил на нем мужик.


Пустыней стала бы земля,


Когда бы ни рука твоя.


Отношение писателя к крестьянству, понимание его положения и значения в обществе становится очевидным в символической картине «Древа сословий», которое видит во сне герой. «На каждой вершине» этого дерева «сидело по кавалеру, а сучья заместо листьев убраны были молодцами всякого званья… Корень же был из незначащих людишек, ремесленников, поденщиков, а большей частью крестьян и подобных таких, кои тем не менее сообщали тому древу силу… ибо вся тяжесть того дерева покоилась на корнях и давила их такою мерою, что вытягивала из кошельков все золото, будь оно хоть за семью печатями».


Для Гриммельсгаузена крестьянин, труженик и кормилец, - основа всей жизни, символ ее неистребимости. В этом отношении важен образ «батьки», приемного отца Симплиция. «Батька» всего дважды появляется на страницах романа: в самом начале, когда читатель становится свидетелем жуткой картины разорения крестьянской усадьбы и пыток, учиненных над крестьянами ландскнехтами, а также в конце романа. Несмотря на перенесенные пытки и потерю всего имущества, «батька» остается на своем клочке земли, который он возделывает в поте лица своего.


Картинам страшных социальных бедствий, зла и несправедливости, царящих в мире, Гриммельзгаузен в качестве положительного идеала противопоставляет различные утопии. Такое сочетание сатирического разоблачения действительности с утопическими представлениями об идеальном ее переустройстве характерно для литературы барокко. Пример идеального человеческого общества, «отрадной гармонии» герой романа видит в словацкой общине перекрещенцев (анабаптистов), которая укрылась глубоко в горах, вдали от мира, и ведет жизнь, соответствующую «истинно христианским заповедям». Писатель, однако, сразу дает понять читателю зыбкость существования такого островка в суровом мире войны.


Другую утопию, целую программу социальных и политических преобразований Германии излагает на страницах романа безумец, выдающий себя за Юпитера. Юпитер возвещает скорое воцарение «вечного нерушимого мира между всеми народами по всему свету, как во времена Августа». Он мечтает о справедливом и лучшем порядке для всей Германии. Свои упования Юпитер возлагает на пробуждение Немецкого героя, который с помощью волшебного меча осуществит великие реформы. Эти реформы коснутся прежде всего социальных проблем: отмены крепостного права, барщины, налогов. Германия должна стать единым государством, которым будут управлять монарх и парламент, в котором будет положен конец религиозным распрям. Иллюзорность, несбыточность подобных планов преобразования подчеркиваются гротескностью образа безумца Юпитера, которого Симплиций называет «блошиным богом», поскольку тот не может справиться с одолевшими его блохами.


«Симплициссимус» - роман огромного социального значения. Он с необыкновенной полнотой отражает противоречивую кризисную эпоху немецкой истории.. Идеи и художественные достижения этого романа Гриммельзгаузен развивает в других произведениях, тематически связанных с «Симплициссимусом».


Книги Гриммельзгаузена, пережив краткий период успеха у своих современников, в эпоху Просвещения были почти полностью забыты, хотя великий Лессинг выделял их как живую часть наследия немецкой литературы семнадцатого столетия. Подлинное возрождение интереса к творчеству Гриммельзгаузена произошло в эпоху романтизма. Л.Тик, А.Арним, К.Брентано, Й.Эйхендорф, Де ла Мотт Фуке, братья Гримм были восторженными почитателями тогда еще анонимного автора «Симплициссимуса». Они заимствовпали у него темы, мотивы, образы и развивали их в своих произведениях. Немецкие романтики вызвали к жизни многочисленные исследования о творчестве Гриммельзгаузена. Своеобразным памятником Гриммельзгаузену явилось основание в 1896 году в Мюнхене сатирического журнала «Симплициссимус», в котором сотрудничали Т.Манн, Я.Вассерман, К.Гамсун. Выдающиеся представители немецкой литературы двадцатого века (Т.Манн, Б.Брехт, Г.Гессе) видели в Гриммельзгаузене великого народного немецкого писателя и признавали огромную силу воздействия романа «Симплициссимус» на современного читателя. Всемирно известной стала антифашистская и антивоенная драма Бертольда Брехта «Матушка Кураж и ее дети» (1941), прообразом главной героини которой послужил персонаж романа Гриммельзгаузена. Многие представители нового поколения писателей Германии, пришедшие в литературу после второй мировой войны, считают Гриммельзгаузена своим литературным учителем (Г.Кант, М.-В.Шульц, Г.Грасс). Роман Гриммельзгаузена «Симплициссимус» по праву занимает место в одном ряду с выдающимися шедеврами всемирной литературы.


Романы Гриммельзгаузена нашли в конце семнадцатого века не только восторженных почитателей, но и подражателей. Появляются интересные романы-«симплициады», авторы которых берут за образец «Симплициссимус»: «Всесветский симплицианский зевака, или Затейливый Ян Ребху» (1677-1679) Иоганна Бера, «Венгерский или Дакийский Симплициссимус» (1682) Даниеля Шпеера и другие. В своей основе такие книги автобиографичны. Большое место в них занимают этнографические зарисовки: описание обрядов, праздников, танцев, игр, песен, костюмов. Действие часто прерывается профессиональными беседами, рассуждениями.


Особый жанр в конце венка представляет «политический» роман, первым примером которого являются «Три величайших в свете дурня» (1672) Кр. Вейзе. По своей структуре «политический» роман восходит к «дурацкой» литературе пятнадцатого – шестнадцатого веков. Его композиционно-организующим моментом является путешествие героя по свету. Во время странствий перед глазами героя проходит бесконечная вереница типов, олицетворяющих различные социальные пороки. На таких отрицательных примерах герой познает, как ему не следует поступать в жизни, т.е. он приобретает необходимый жизненный опыт, умение ориентироваться в конкретной социальной среде. «Симплициады» и «политический» роман используют также достижения современного им «высокого» романа. Происходит смешение структур, поэтому эти романы долгое время рассматривали как явление упадка жанра. Однако в этих произведениях происходит не только распад четких структур, но и художественное освоение нового пространства: предметы быта, сфера трудовой и повседневной жизни становятся в них эстетически значимыми. Это явление связано с постепенной переориентацией всей духовной жизни Германии, поворотом к посюстороннему миру и его ценностям на пороге Просвещения.


Значительным явлением в истории немецкой литературы конца семнадцатого века стал роман Кристиана Рейтера «Шельмуфский» (1696), повествующий о «преопасных» и «прелюбопытных» путешествиях героя на суше и на море. Роман развивает антимещанскую тему сатирических комедий писателя (Шельмуфский – старший сын госпожи Шлампампе в написанной ранее комедии «Честная женщина из Плесина»). Роман Рейтера – едкая сатира на немецкое бюргерство и сферу его духовной жизни. Заслугой Рейтера является возвращение сатире главного ее оружия – смеха, притом смеха веселого, жизнеутверждающего. Эта установка на сатирическое освещение действительности говорит о близости писателя к новым просветительским идеям.


В лице Шельмуфского и других многочисленных персонажей Рейтер высмеивает немецкого мещанина с его стремлением попасть в высшее общество, с его галломанией, погоней за модой, будь то танцы, магия или лотерея; обывателя, щеголяющего иностранными словечками, коверкающего родной язык и презирающего все иноземное. Комический эффект достигается благодаря разительному контрасту между жалкой повседневностью немецкого бюргера и иллюзорным миром его фантазии, благодаря противоречию между действительным положением вещей и выдумкой героя.


Роман «Шельмуфский» задуман как пародия на галантные романы приключений с их обязательным набором художественных приемов. Пародия на эти произведения в конце семнадцатого века имела социальный смысл, ибо, пародируя стиль романов высокого барокко, низводя их художественные приемы до уровня шаблонов, Рейтер выступает и против их идейной направленности. Блестящей пародией на галантного кавалера является сам главный герой с его потугами всегда казаться «парнем что надо», быть галантным и учтивым, во всем первым и непревзойденным.


Шельмуфский представляет собой типический характер. Все поступки героя вытекают из его характера и не противоречат ему. Вся его фантазия не выходит за круг интересов завсегдатая кабаков и ограничивается пьянками, драками, зваными обедами, любовными приключениями. Комический и сатирический эффект усиливается тем обстоятельством, что, подобно тому, как фантазия героя летает по замкнутому кругу, так и сам он снова и снова, как в заколдованном кругу, возвращается в свою родную Шельмероду.


Роман-пародия Рейтера стоит на границе двух литературных эпох и обращен к новому веку Просвещения. Немецкие просветители, которым было присуще высокомерное отношение к отечественной литературе семнадцатого века, ценили роман Рейтера за его сатирическую силу, направленную против старого мира и его воздействия на формирование самосознания немецкого бюргерства. Герой романа Рейтера послужил прототипом барона Мюнхгаузена, которого его автор, известный немецкий просветитель Г.А.Бюргер, провел, подобно Шельмуфскому, через «необычайные странствия на воде и суше, походы и забавные приключения» (1786). Подлинную популярность роман Рейтера и его герой приобрели у немецких романтиков, особенно у гейдельбержцев. В 1809 году К.Брентано в сатирическом памфлете «Филистер в прошлом, настоящем и будущем» объявил главным признаком филистерства непонимание «тонкого юмора» «Шельмуфского», а Арним написал своеобразное продолжение странствий героя Рейтера (новелла «Три Архиплута» в сборнике «Зимний сад»,1809), свой вариант продолжения романа намеревались создать братья Гримм. Сатира романа Рейтера не утратила своего значения и для наших дней.


Литература


1 Гриммельзгаузен Ганс Якоб Кристоф. – Симплициссимус./ Ст. и коммент. А.Морозова. – Л. : Художественная литература, 1967. – 367 с.


2 Гриммельзгаузен Ганс Якоб Кристоф. – Симплициссимус./ Вступ.ст. и коммент. А.Морозова. – Л. : Художественная литература, 1976. – 368 с.


3 Рейтер Кристиан. Шельмуфский./ Ст.Г.С.Слободкина. – М. : Художественная литература, 1972. – 399 с.


4 История немецкой литературы. – М. : Наука, 1962. – Т.1. – 233 с.


5 Морозов А.А. «Симплициссимус» и его автор. – Л. : Искусство, 1984. – 125 с.


6 Хрестоматия по западноевропейской литературе. Литература


17 века./ Сост. Б.И.Пуришев. 2е изд. – М. : Художественная


литература, 1944. – 422с.


Занятие № 8
Творчество Джона Мильтона




8.1 План практического занятия


8.1.1 Джон Мильтон как символ наивысших достижений


литературы Англии семнадцатого столетия.


8.1.2 Своеобразие личности Джона Мильтона.


8.1.3 Тематика, основные мотивы, становление жанровой системы, художественное своеобразие первого периода творчества Джона Мильтона.


8.1.4 Публицистический характер произведений второго периода


творчества английского поэта.


8.1.5 Тематика, проблематика, концепция человека и мира,


творческий метод в поэме «Потерянный рай».


8.1.6 Автобиографический характер поэмы «Возвращенный рай».


8.1.7 Тираноборческий характер трагедии «Самсон-борец».


Имя Джона Мильтона (John Milton, 1608-1674), поэта, мыслителя и публициста, неразрывно связавшего свою судьбу с событиями великой английской революции, по праву считается символом наивысших достижений литературы Англии семнадцатого столетия. Его творчество оказало длительное, глубокое влияние на развитие европейской общественной мысли и литературы последующих эпох.


Мильтон родился в семье состоятельного лондонского нотариуса, близкого к пуританским кругам. Отец поэта, человек разносторонних интересов, тонкий ценитель искусства, сумел дать сыну блестящее образование. Окончив одну из лучших лондонских школ, Мильтон поступил в Кембриджский университет. В 1629 году он получил степень бакалавра, а еще три года спустя – магистра искусств. Последующие шесть лет молодой человек провел в поместье отца в Гортоне, всецело посвятив себя поэзии и научным штудиям. Он в совершенстве владел латынью и итальянским, читал в подлиннике греческих и древнеевропеских авторов, хорошо знал литературу античности, средневековья и Ренессанса.


В 1638-1639 Г.Г. Мильтон посетил Италию. Глубокое знание культуры и языка страны способствовало сближению поэта с итальянскими писателями и учеными. Неизгладимое впечатление произвела на него встреча с великим Галилеем. Мильтон подумывал также о поездке в Грецию, но вести о назревавшей в Англии гражданской войне побудили его поспешить на родину. «Я полагал, - писал он позже, что было бы низко с моей стороны беспечно путешествовать за границей ради личного интеллектуального развития в то время, как дома мои соотечественники сражались за свободу».


Первый период творческой деятельности Мильтона, включающий годы «учений и странствований», совпадает с предреволюционными десятилетиями (20-30-е годы). В этот период происходит становления поэта, формируются его вкусы и убеждения. Мильтон пробует силы в лирическом и драматическом жанрах: пишет стихи «на случай», торжественные элегии на латинском языке, сонеты, стихи на религиозные темы, небольшие пьесы-маски.


Главная особенность творчества молодого Мильтона – сочетание мотивов жизнерадостной, красочной поэзии Возрождения с пуританской серьезностью и дидактикой. В пуританизме его привлекают проповедь аскетизма, духовной стойкости, критика распущенности двора и монаршего произвола. Однако враждебное отношение пуритан к искусству и театру было чуждо Мильтону. В стихотворении «К Шекспиру» он славит гений великого драматурга, подчеркивая тем самым свою духовную связь с его наследием.


Влияние традиций Возрождения и в тоже время двойственность восприятия мира и человека, не свойственная ренессансным художникам отчетливо проявляются в стихотворениях-«близнецах» L`Allegro («Веселый») и Il Penseroso («Задумчивый»). В этом философско-лирическом диптихе Мильтон контрастно сопоставляет два душевных состояния и – шире – два образа жизни человека. В «L`Allegro» изображен веселый и беспечный юноша, которому равно милы утехи сельской и городской жизни.


Душа юноши полна желаний, он жаждет ощутить полноту и радость бытия.


«Il Penseroso» рисует образ серьезного, склонного к уединению человека, которого влечет тернистый путь познания. Он готов посвятить всю жизнь изучению наук и искусств. Автор диптиха словно стоит на перепутье, размышляя, какому из двух укладов жизни отдать предпочтение. Молодой, жизнерадостный дух «L`Allegro» не чужд Мильтону, но его внутреннему настроению ближе вдумчиво-серьезное отношение к жизни «Il Penseroso».


К концу 30-х годов в творчестве Мильтона заметно усиливаются пуританские тенденции; вместе с тем его произведения приобретают важный социальный подтекст. В пьесе-маске «Комус» (1637) автор восхваляет добродетель, типичную для морального ригоризма пуритан. Злой дух Комус тщетно пытается соблазнить заблудившуюся в лесу юную Леди. Лес в пьесе символизирует запутанность человеческой жизни. Комус олицетворяет порок. Леди, воплощенное целомудрие, твердо противостоит искушениям и чарам Комуса и выходит победительницей из поединка.


В образе Комуса угадывается та первозданная жизненная сила, которая была присуща поэтической стихии Возрождения. Но симпатии автора принадлежат в пьесе не Комусу, а Леди. Противопоставляя строгую мораль безудержной жажде наслаждений, Мильтон выступает против того, во что практически выродился ренессансный идеал в дворянском обществе, став оправданием грубой чувственности, презрения к нравственным ценностям. Тема «Комуса» - тема испытания добродетели, вечного соперничества добра и зла – с новой силой звучит в позднейших творениях поэта.


В последнем крупном произведении первого периода – элегии «Лисидас» (1638) – Мильтон, скорбя о безвременной гибели друга, Эдуарда Кинга, размышляет о бренности жизни и своей судьбе – судьбе человека, избравшего нелегкую стезю поэта. Печаль о погибшем сочетается в элегии с инвективой: в уста апостола Петра, принимающего в душу Кинга, автор вкладывает обращенную против епископальной церкви гневную филиппику, которая может служить своего рода эпиграфом к его трактатам 40-х годов.


Моральный пафос произведений Мильтона, присущий ему дидактизм, строгость выдвигаемых им идеалов, классическая ясность стиха, существенно отличают его раннюю поэзию от изощренно-усложненных мистических поэзий «кавалеров»; они позволяют говорить о преобладании у него в этот период тенденций классицизма.


Во второй период своего творчества, охватывающий 1640-1650-е годы, Мильтон, почти оставив дорогую его сердцу поэзию, выступает как революционный публицист. После провозглашения Англии республикой его назначают латинским секретарем Государственного совета. На этом посту в течение нескольких лет он ведет дипломатическую переписку с иноземными державами. От напряженного труда слабеет зрение Мильтона, в 1652 году наступает полная слепота. Но и слепой, писатель продолжает служить республике, диктуя свои сочинения.


Все трактаты и памфлеты Мильтона пронизывает мысль о свободе. Автор различает три основных вида свободы – в религиозной, частной и гражданской жизни. В своих первых публицистических произведениях («О реформации», «О епископате» и др.), написанных в 1641-1642 г.г., Мильтон объявляет войну англиканской церкви, ратует за свободу веры и совести, за отделение церкви от государства. Еще Иаков 1, подчеркивая неразрывную связь епископата с монархией, лаконично заметил: «Нет епископа – нет и короля».Ниспровержение авторитета епископов, развенчание догмата о божественном происхождении церковной власти в памфлетах Мильтона наносило серьезный удар опиравшемуся на церковь абсолютизму.


Следующую группу памфлетов Мильтон посвящает проблемам свободы в частной жизни, включая в круг рассматриваемых вопросов «условия брачного союза, воспитания детей и свободного обнародования мыслей». В цикле трактатов о разводе (1643-1645), решительно отступая от пуританской морали, автор выдвигает для своего времени положение о праве супругов на развод, если в браеке нет любви и согласия.


В трактате «О воспитании» (1644), выступая против «неизжитого схоластического невежества варварских веков», Мильтон размышляет о путях воспитания добродетельной, всесторонне развитой личности, способной «исполнять надлежащим образом, умело и со всей душой любые обязанности – как личные, так и общественные, как мирные, так и воинские. Педагогическая система Мильтона имеет много общих черт с учением выдающегося чешского педагога Яна Амоса Коменского, посетившего Лондон в 1641 году. Трактат «О воспитании» - важная веха в истории гуманистической педагогики.


Особое место среди памфлетов Мильтона занимает «Ареопагитика» (1644) – блистательная речь в защиту свободы слова и печати. По глубокому убеждению писателя, знание не способно осквернить подлинную добродетель, добродетель же, которую надо оберегать от дурных книг, немногого стоит. Даже опасность выхода в свет католической и атеистической литературы не оправдывает в глазах автора существования института предварительной цензуры. «Убить книгу, - пишет он, - все равно, что убить человека… Тот, кто уничтожает хорошую книгу, убивает самый разум…»


Развитие революционных событий в Англии конца 40-х годов влечет за собой углубление радикальных настроений мыслителя. Все публицистические выступления Мильтона этой поры посвящены проблемам политической власти. В памфлете «Права и обязанности королей и правительств» и в «Иконоборце» он защищает идеи революции, обосновывает теорию «общественного договора» и право народа на тираноубийство. Развенчивая феодальную доктрину о божественном происхождении королевской власти, Мильтон утверждает, что власть искони принадлежит народу, который наделяет ею определенное лицо на определенных условиях. Если общественный договор не соблюдается, если монарх, «пренебрегая законом и общим благом, правит только в своих собственных интересах и в интересах своей клики», он – тиран. Народ имеет право судить, низлагать и казнить тирана.


В годы яростной памфлетной войны, развязанной сторонниками монархии после поражения, рождаются знаменитые трактаты Мильтона «Защита английского народа» (1650) и «Вторая защита английского народа» (1654). Оба трактата написаны на латыни и обращены ко всему образованному миру. В них, отражая нападки врагов на политику республиканского правительства, писатель развивает идеи народовластия и выражает веру в то, что английская республика укажет другим путь к свободе. Возвеличивая народ Англии, Мильтон уподобляет его восставшему от векового сна Самсону, рядом с которым авторы клеветнических сочинений выглядят ничтожными и жалкими пигмеями. В восемнадцатом – девятнадцатом веках боевые памфлеты Мильтона не раз вдохновляли деятелей европейских революций в их борьбе против абсолютизма.


Диктатура Кромвеля основательно поколебала надежды, которые Мильтон возлагал на него, которые связывал с молодой республикой. В сонете «Лорду-генералу Кромвелю» и в обеих «Защитах» автор прославлял вождя индепендентов как талантливого полководца и государственного деятеля, но, предчувствуя назревавшие перемены, предостерегал его от посягательств на завоеванную с таким трудом свободу. Убедившись, что его увещевания пропали даром, писатель замкнулся в молчании и в последующие годы не проронил ни слова о Кромвеле.


Лишь после смерти лорда-протектора Мильтон вновь взялся за перо публициста. В последней группе памфлетов, созданных накануне Реставрации, он обращается к соотечественникам с призывом объединить усилия в борьбе за республику. Автор убежден, что реставрация монархии приведет к возрождению тирании, лишит народ его демократических завоеваний. «Свободная республика без короля и палаты лордов, - пишет он, - есть наилучшая форма правления».


Публицистика Мильтона не может быть осмыслена вне живых связей автора с эпохой, с ее свободолюбивым духом. В сознании писателя с необычайной живостью отразились противоречия идеологии нового класса. С одной стороны, он возглавлял всенародное движение против монархии, против жестокостей феодального миропорядка, с другой – был ограничен религиозными представлениями своего времени и искал в Священном писании теоретическое оправдание борьбе против абсолютизма.


Социально-политическая мысль Англии эпохи буржуазной революции в значительной мере покоилась на истолковании Библии в духе идеалов раннего христианства: в ней видели проповедь равенства людей перед богом, протест против деспотизма в любой форме. Мильтону как идеологу индепенденства был близок иконоборческий пафос протестантского учения. Однако догматизм и фанатизм наиболее рьяных поборников пуританства остались чужды писателю. Его религиозность была сродни религиозности великих ученых эпохи Возрождения – Эразма Роттердамского и Томаса Мора, воплотивших в своем творчестве идеи так называемого «христианского гуманизма».


Сочетая религиозные убеждения с гуманистическими, Мильтон, подобно Мору и Эразму, никогда не был слепым приверженцем церковной догмы, боролся против схоластики, за новые методы воспитания. Подобно им, он отказался принимать на веру каждое слово Священного писания, полагая, что человек посредством разума сам должен определить, что в писании истинно и что ложно. Наконец, вслед за гуманистами, Мильтон главным критерием оценки личности выдвигал ее практическую деятельность и не мог примириться с осуждением человека, якобы заранее предначертанным небесами. Отвергая кальвинистский догмат абсолютного предопределения, писатель настаивал на том, что человек, наделенный разумом и свободной волей, сам является хозяином своей судьбы.


В конце 50-х годов Мильтон предпринял попытку изложить в виде цельной, завершенной системы свои религиозные, философские и этические взгляды, свое понимание Библии. Так появился трактат «О христианском учении» - обширное теолого-этическое сочинение на латинском языке, впервые опубликованное лишь в 1825 году. Мировоззрение автора не было последовательным и не складывалось в стройную систему. С одной стороны, как человек религиозный Мильтон верил в то, что Бог сотворил мир и жизнь, и провозглашал его существом абсолютным, бесконечным и непознаваемым, с другой стороны, сближаясь с пантеизмом, он объявлял весь мир материальным и готов был признать материю частью божественной субстанции.


Идейные корни миросозерцания писателя тянутся к стихийному материализму эпохи Возрождения. Материалистические тенденции писателя тянутся к стихийному материализму эпохи Возрождения. Материалистические тенденции отчетливо обнаруживаются в понимании Мильтоном человеческой природы. Расходясь со средневековыми мыслителями, он утверждает, что человек «не был создан или составлен из двух отдельных или различных элементов природы, таких, как душа и тело». Признавая единство духовной и материальной субстанций и полагая, что все, вышедшее из рук Творца, совершенно, Мильтон тем самым приходит к реабилитации плоти и чувственной природы человека. Однако чувства, по его мнению, должны быть безусловно подчинены разуму: господство страстей – источник всяческого зла в мире.


Вторая книга трактата «О христианском учении» посвящена этическим проблемам. Характерно, что в построении своей этики Мильтон опирается не только на авторитет Библии, но и на философию античности, в чем лишний раз проявляется его приверженность идеям гуманизма. Главная задача нравственности для Мильтона состоит в обуздании дурных страстей и в воспитании добродетелей. Долг и счастье христианина он видит в не в пассивном смирении, но в деятельном служении общественному благу.


Это сочинение Мильтона свидетельствует о мучительных колебаниях религиозно-философской мысли автора, противоречиво соединявшего стихийный материализм с элементами идеализма, приверженность пуританским убеждениям с верностью идеалам Ренессанса, истовую веру в библейскую мудрость и пытливый дух исследования, познания законов, управляющих Вселенной.


Проза Мильтона занимает важное место в его творческом наследии. Она помогает глубже понять историческое своеобразие религиозно-политической борьбы его времени, уяснить важнейшие особенности его лучших поэтических творений. За двадцатилетний период, с 1640 по 1660 годы, Мильтон, захваченный бурным потоком политических событий, создал лишь 16 сонетов и пе5еложил на стихи несколько псалмов. Но эти годы отнюдь не прошли даром для Мильтона-поэта: опыт публициста, участника исторической битвы эпохи, имел для него огромное значение и в своеобразной форме отразился в художественных произведениях третьего, заключительного периода его творчества.


Реставрация монархии в 1660 году была воспринята Мильтоном как катастрофа. Для него наступили «злые дни»: многие из его соратников были казнены, другие томились в тюрьмах; он сам подвергся преследованиям, большому штрафу; самые дерзкие из его памфлетов были преданы огню. Гонимый, слепой, он создает в последние четырнадцать лет жизни произведения, в веках прославившие его имя: поэмы «Потерянный рай» (1667), «Возвращенный рай» (1671) и трагедию «Самсон-борец» (1671).


Все написанное Мильтоном за полвека, при несомненном мастерстве, меркнет рядом с его шедевром – поэмой «Потерянный рай». Еще в студенческие годы поэт задумал создать эпическое произведение, которое прославило бы Англию и ее литературу. Первоначально он предполагал воспеть в эпосе легендарного короля Артура. Однако в пору ожесточенной борьбы против монархии замысел «Артуриады» стал для него неприемлемым.


Сюжет «Потерянного рая», как и двух позднейших произведений – «Возвращенного рая» и «Самсона-борца», автор почерпнул из Библии. Само обращение Мильтона к источнику, из которого английский народ заимствовал «язык, страсти и иллюзии» для своей буржуазной революции, было исполнено глубокого смысла: в обстановке победившей реакции поэт как бы заявлял о том, что дух революции не умер, что ее идеалы живы и неистребимы.


Ветхозаветный миф о грехопадении первых людей, положенный в основу «Потерянного рая», привлекал писателей и до Мильтона. Этот же миф использовали в своих сочинениях французский поэт- протестант Дю Бартас, голландский автор Гуго Гроций, знаменитый голландский писатель Йост Ван ден Вондел. Все они в той или иной мере повлияли на английского поэта.


Но скольким бы ни был обязан Мильтон своим предшественникам, его величественная эпическая поэма представляла собой явление бесспорно оригинальное: она была порождением иной эпохи, иных исторических условий; иными были и задачи, художественные, нравственные, социальные, которые ставил перед собой поэт, иным был его талант. «Потерянный рай» подводил итоги многолетним раздумьям автора о религии и философии, о судьбах родины и человечества, о путях его политического и духовного совершенствования.


Поражает прежде всего космическая грандиозность поэмы Мильтона. Драматические события «Потерянного рая» разыгрываются на фоне необозримых просторов Вселенной. Его тема – священная история, а герои – Бог, Дьявол, Мессия, Адам и Ева. Весь мир и человеческая история предстают в эпосе как арена многовековой борьбы между Добром и Злом, как ристалище божественного и сатанинского начал. Мильтон рисует в поэме впечатляющие сцены битв небесных легионов и воспевает победу Бога над Дьяволом, повествует о грехопадении Адама и Евы и временном торжестве Сатаны, пророчествует о грядущем спасении людей и трудном, но неуклонном их пути к совершенствованию. Так он приходит к оптимистическому выводу о неизбежном торжестве Добра в мире, выводу, особенно актуальному в «злые дни» Реставрации.


Замысел Мильтона формально соответствовал библейской легенде, согласно которой тщетная тяжба Сатаны с Богом должна завершиться полным поражением Сатаны.


Исполнителем благих предначертаний Владики Мира выступает, в изображении Мильтона, Бог-сын. Герой предстает в поэме в самых различных ипостасях: он – разгневанный Мессия, низвергающий мятежных ангелов в Ад, он – творец прекрасного мира, он – заступник Человека перед Богом-отцом, и, наконец, он – Богочеловек, сын Бога и Человека, царь вселенной. Каждое из деяний Бога-сына должно выявить какую-ту новую грань его облика. В нем воплощены определенные моральные принципы, которые были дороги поэту: покорность воле Бога-отца, беспощадность к врагам, милосердие к заблудшим, готовность к самопожертвованию. Откровенная дидактическая направленность образа, его схематизм и декларативный характер заметно снижают его художественные достоинства.


Сатана – тоже сын Бога, но сын, избравший путь зла, восставший против воли отца и потому отверженный. Духовную гибель некогда прекрасного Люцифера-Сатаны Мильтон традиционно объясняет его непомерной гордыней. Гордость трактуется поэтом как неоправданное стремление личности нарушить границы, установленные ей природой, подняться выше отведенного ей места в великой цепи бытия. Гордыня ослепляет, подчиняет себе разум, и тогда освободившиеся от оков низменные страсти порабощают личность, навсегда лишая ее свободы и покоя. Сатане суждено носить в душе вечный ад.


Неутолимая жажда власти и сострадание к павшим по его вине ангелам, ненависть к Богу, жажда мести и приступы раскаяния, зависть к людям и жалость к ним терзают измученную душу мятежного Дьявола. Ад – всюду. «Ад – я сам», - исповедуется Сатана. По Мильтону, ослепленный гордыней могучий разум Сатаны обречен вечно служить пороку и разрушению. Разум Бога создает мир и человека, разум Сатаны воздвигает Пандемониум, изобретает артиллерию, подсказывает ему, как соблазнить первых людей.


Совершенно очевидно, что в «Потерянном рае» Мильтон в соответствии с религиозными идеалами предполагал воспеть покорность благому и милосердному Богу и осудить Сатану. Однако вот уже на протяжении двухсот с лишним лет критики обнаруживают в поэме элементы, явно мешающие ей быть выражением ортодоксальной религиозной точки зрения. «Поэма Мильтона, - писал Шелли в «Защите поэзии», - содержит философское опровержение тех самых догматов, которым она… должна была служить главной опорой. Ничто не может сравниться по мощи и великолепию с образом Сатаны в «Потерянном рае»… Мильтон настолько искажает общепринятые верования (если это можно назвать искажением), что не приписывает своему Богу никакого нравственного превосходства над Сатаной».


Действительно, образ Дьявола в эпосе Мильтона, вопреки библейской его трактовке, выглядит столь величественным и привлекательным, что рядом с ним теряются и тускнеют все остальные персонажи поэмы. Титаническая страстность натуры Сатаны, его гордый и непокорный дух, свободолюбие и твердая воля, мужество и стоицизм почти неизменно вызывали восхищение читателей и критиков. С другой стороны, Бог, призванный стать коварным и мстительным монархом, который, по словам Сатаны, «один царит, как деспот, в небесах».


Свидетель и участник грандиозного социального переворота, Мильтон, создавая эпическую поэму, вдохновлялся атмосферой гражданской войны, являвшейся, по его мнению, отражением вселенской коллизии Добра и Зла. Рисуя сцены яростной схватки сил Неба и Ада, поэт пользовался красками, которые поставляла для его палитры эпоха революционной ломки, и вольно или невольно наполнял поэму ее героическим духом. Это настолько преобразило его первоначальный замысел, настолько подорвало само его основание, что все здание добросовестных религиозных абстракций автора угрожающе накренилось. «Поэзия Мильтона, - писал Белинский, - явно произведение его эпохи: сам того не подозревая, он в лице своего гордого и мрачного сатаны написал апофеозу восстания против авторитета, хотя и думал сделать совершенно другое».


Работая над эпосом в годы реакции, Мильтон считал необходимым изобразить погубившее революцию Зло во всем его царственном великолепии и опасной привлекательности: карикатурное изображение Злого Духа в виде отталкивающего и слабого существа, искажая истину, могло, по мнению поэта, нанести ущерб добродетели читателя.


По замыслу Мильтона, Сатана, отважившийся выступить против всемогущего Бога, не мог быть титанической фигурой. Желая нарисовать яркий и убедительный портрет Сатаны, поэт опирался на традицию изображения трагических героев – «злодеев с могучей душой», - характерную для драматургов-елизаветинцев, Марло и особенно Шекспира. Как и гуманисты Возрождения, Мильтон полагал, что Добро и Зло настолько тесно переплетены между собой, что их порой трудно отличить друг от друга. Это также повлияло на характеристику Архиврага, величие которого так коварно заслоняет воплощенное в нем Зло.


Было бы неверно, разумеется, видеть в «Потерянном рае» иносказательную историю английской буржуазной революции, проводить прямые параллели между восстанием павших ангелов в поэме Мильтона и «великим мятежом» пуритан. В согласии с христианскими идеалами, Мильтон задумал поэму как оправдание путей Божиих, но буква библейского учения вызывала у него, как и у лучших представителей его класса, известные сомнения; они-то и привели к тому, что восставший против Бога Сатана, хотя и осуждается автором, но не лишен его сочувствия и вбирает в себя черты отважного протестанта против миропорядка. «Потерянный рай» - творение великого мятежного духа. В нем не мог не выразиться человек, всю жизнь отдавший борьбе с деспотизмом.


Не подлежит сомнению, что поэту-мятежнику, в годы Реставрации познавшему горечь поражения, психологически легче было «вжиться» в роль поверженного ангела, нежели в образ победоносного Бога. Рисуя облик проигравшего сражение, но не покоренного Духа, Автор наделял его подчас чертами – и притом самыми лучшими – своей собственной натуры. Не потому ли так проникновенно звучит в поэме обращенная к соратникам речь Сатаны, что мысли и чувства героя были хорошо знакомы его создателю?


…Мы безуспешно


Его престол пытались пошатнуть


И проиграли бой. Что из того?


Не все погибло: сохранен запал


Неукротимой воли, наряду


С безмерной ненавистью, жаждой мстить


И мужеством – не уступать вовек.


А это ль не победа?


Присутствие мятежного, непокорного деспотизму начала в миросозерцании Мильтона, гуманистические традиции в его творчестве, окрашенные политическим опытом его переломной эпохи, позволили ему вместо увековеченной библейским преданием условной фигуры создать в лице Сатаны яркую и живую индивидуальность, в которой вместе с тем безошибочно угадывались типичные черты современного поэта. Воинствующий индивидуализм мильтоновского героя имел своей оборотной стороной нечто бесспорно благотворное: нежелание слепо подчиняться авторитету, кипучую энергию, вечный поиск и неудовлетворенность.


Новое, необычное звучание приобрела под пером художника и другая часть ветхозаветной легенды, посвященная первым людям. Миф об Адаме и Еве служит Мильтону отправной точкой для философско-поэтических раздумий о смысле жизни, природе человека, его стремлении к знанию, его месте под солнцем.


Человек изображается в «Потерянном рае» как существо, стоящее в центре мироздания: на «лестнице Природы» он занимает среднее положение между чувственным, животным миром и миром ангелов. Он – высшее из земных существ, наместник Бога на земле, он смыкает воедино низшую и высшую сферы бытия. Перед Адамом и Евой открывается светлый путь духовного возвышения, за их спиной разверзается мрачная бездна, грозящая поглотить их, если они изменят Богу. Древо познания добра и зла, растущее в сердце Эдема, есть символ предоставленной первым людям свободы выбора. Его назначение – испытать веру людей в Творца.


Органически включенный в общий нерушимый порядок, Человек становится точкой преломления противоборствующих влияний, излучаемых могущественными космическими силами. Поэт помещает своих героев – как в пространственном, так и в жизненно-этическом отношении – в самом центре Вселенной, на полпути между Эмпиреем и Адом. По Мильтону, люди сами ответственны за свою судьбу: наделенные разумом и свободой воли, они должны каждый миг своей жизни выбирать между Богом и Сатаной, добром и злом, созиданием и разрушением, духовным величием и нравственной низостью.


По мысли поэта, Человек изначально прекрасен. Он сотворен всеблагим и премудрым божеством, в нем нет и не может быть изъянов. Адам – воплощение силы, мужества и глубокомыслия, Ева – женского совершенства и обаяния. Любовь Адама и Евы – идеальное сочентание духовной близости и физического влечения. Жизнь первых людей в земном Раю проста, изобильна и прекрасна. Щедрая природа а избытке одаряет их всем необходимым. Лишь нарушив заповедь Божью, вкусив запретный плод, Адам и Ева лишаются бессмертия и блаженства, дарованных им при сотворении, и обрекают род человеческий на тяжкие испытания.


Нетрудно заметить, что образы первых людей задуманы Мильтоном как воплощение религиозного и гуманистического идеала, т.е. как идеальные образы людей, поскольку они предстают в качестве покорных Богу обитателей рая. Однако в конечном итоге они оказываются в изображении поэта более человечными, более близкими к гуманистической норме именно после грехопадения и изгнания из райской обители.


Безмятежная картина бытия первых людей в раю выразительно противопоставлена в поэме картине бурного, смятенного, драматически потрясенного мира. Адаму и Еве в роли безгрешных обитателей Эдема неведомы противоречия, вражда, душевные терзания. Они не знают бремени непосильного труда и смерти. Но их блаженство зиждется на покорности воле Божьей, предполагает отказ от соблазнов познания и неразрывно связано с ограниченностью райской идиллии. Идиллический мир рушится, как только в него вторгается Сатана.


В искусительных речах Сатаны и в сомнениях Евы относительно греховности познания слышны отзвуки сомнений самого автора:


Что запретил он ? Знанье! Запретил


Благое! Запретил нам обрести


Премудрость…


…В чем же смысл


Свободы нашей ?


Мильтон, мыслитель-гуманист, был убежден в пользе знания и не смог примирить библейскую легенду со своим отношением к знанию: для него оно – не грех, а благо, хотя за него и приходится иногда платить дорогой ценой.


Примечательны в поэме мотивы неповиновения первых людей деснице Божьей: вкусить запретный плод побуждает Еву неуемная жажда знания. Адам же совершает роковой шаг из сострадания и любви к Еве, хотя и сознает, что своим поступком ставит «человеческое» выше «божеского». Не менее самоотверженно Ева после грехопадения Адама предлагает целиком принять на себя грозящую им двоим кару. Первые люди подлинно велики в ту минуту, когда в преддверии трагических перемен, их ожидающих, в гордом одиночестве противостоят всем силам неба и Ада. С сочувствием рисуя сцену грехопадения, Мильтон вплотную подходит к оправданию поступка своих героев, не согласующемуся с церковной концепцией.


Адама не страшат те испытания, которые ожидают его в новой неведомой жизни. Его образ несомненно героичен. Но в отличие от эпических героев прошлого, изображавших героев-воителей, Мильтон выводит на страницах своей поэмы героя, видящего смысл жизни в труде. Труд, лишения и испытания должны, по мысли поэта, искупить «первородный грех» человека.


Перед изгнанием первых людей из райской обители архангел Михаил по велению Бога показывает Адаму будущее человечества. Перед потрясенным героем разворачиваются картины человеческой истории – нужды, бедствий, войн, катастроф. Однако, как поясняет Адаму Михаил, искупительная жертва Христа откроет людям путь к спасению, путь к духовному совершенству. Человек способен в конце концов стать даже лучше, чем был до грехопадения.


Устами Адама, невольного зрителя грозного «фильма веков» (В.Я.Брюсов), Мильтон осуждает растлевающие человеческую душу социальные бедствия: войны, деспотизм, феодальное неравенство. Хотя поэт, описывая пророческие видения героя, формально остается в рамках библейских легенд, он, по существу, развивает в последних книгах поэмы свою концепцию исторического процесса – процесса стихийного, исполненного трагизма и внутренних противоречий, но неуклонно пробивающего себе путь вперед.


Мильтон облекает свою философию в религиозную форму, но это не должно заслонить от нас новизну и историко-литературное значение его концепций: поэт был ближайшим предшественником просветителей и в прославлении труда как главного назначения человеческого бытия, и в защите прав разума и стремления к знанию, и в утверждении идей свободы и гуманности. Для многих поколений читателей «Потерянный рай» стал философско-поэтическим обобщением драматического опыта человека, в муках обретающего свое подлинное естество и идущего, среди бедствий и катастроф, к духовному просветлению, к заветным идеалам свободы и справедливости.


Поэма Мильтона была крупнейшей и едва ли не самой талантливой из многочисленных попыток писателей шестнадцатого - семнадцатого веков возродить эпос в его классической форме. Высшим образцом служили Мильтону эпические поэты античности – Гомер и Вергилий. Следуя им, автор стремился нарисовать в «Потерянном рае» универсальную картину бытия: битвы, решающие судьбы народов, возвышенные лики небожителей и человеческие лица, а также различные бытовые подробности. Поэт скрупулезно воспроизводит композицию античных образцов, широко использует характерные для эпоса приемы гиперболизации, постоянные эпитеты, развернутые сравнения.


Грандиозности сюжета соответствует возвышенный строй поэтической речи. Поэма написана белым стихом, который звучит то певуче и плавно, то энергично и страстно, то сурово и мрачно. Мильтон придает своей речи торжественные интонации певца-рапсода и в то же время пафос библейского пророка.


«Потерянный рай» создавался в эпоху, отделенную многими столетиями от «детства человеческого общества», вместе с которым безвозвратно отошли в прошлое и непосредственность мироощущения, свойственная творцам старинного эпоса, их искренняя, нерассуждающая вера в потустороннее. Задумав воспеть в форме героического эпоса события ветхозаветного предания, Мильтон заведомо обрекал себя на непреодолимые трудности. «Подобная поэма, - по словам Белинского, - могла бы быть написана только евреем библейских времен, а не пуританином кромвелевской эпохи, когда в верования вошел уже свободный мыслительный (и притом еще чисто рассудочный) элемент». Этот «рассудочный элемент» обусловил искусственность религиозной по замыслу эпопеи Мильтона.


Нельзя забывать, однако, что тот же «свободный мыслительный элемент» придал произведению Мильтона философскую глубину и размах, не доступные эпосу древности. Нельзя забывать, что, создавая «Потерянный рай», поэт вдохновлялся не только литературными образцами, но и героической атмосферой своего переломного времени – времени, когда было повергнуто в прах сооружавшееся веками здание феодальной монархии.


В отличие от своих учителей, Гомера и Вергилия, поэт хотел создать произведение, не ограниченное конкретно-исторической тематикой, но имеющее вселенские, общечеловеческие масштабы. В этом отношении замысел Мильтона был созвучен замыслу другого его предшественника – великого Данте, как и он, творившего на рубеже двух эпох, как и он, посвятившего жизнь борьбе и поэзии. Подобно автору «Божественной комедии», поэт стремился придать своему произведению характер всеобъемлющего, пригодного для всех времен символического изображения того, что было, есть и будет.


Черты так называемого «литературного» эпоса и проблески философской поэмы сочетаются в «Потерянном рае» с элементами драмы и лирики. Драматичен самый сюжет поэмы, драматичен характер ее многочисленных диалогов и монологов. Обращает на себя внимание и лиризм, проявляющийся во вступлениях к составляющим поэму книгам: в них вырисовывается личность самого поэта, слепого и гонимого, но и в «злые дни» сохранившего непреклонность души. Хотя преобладающим в «Потерянном рае» является эпическое начало, оно выступает в сложном соотношении с драматическим и лирическим; таким образом, поэма Мильтона в жанровом отношении представляет собой сложное и многоплановое явление.


Не менее сложен и своеобразен лежащий в основе поэмы творческий метод. Его многосторонность отражает многообразие художественно-эстетических направлений в художественной литературе семнадцатого столетия. Тяготение автора к рационалистической регламентации поэтической формы, стремление к гармонии и упорядоченности, устойчивая ориентация на античное наследие безошибочно свидетельствуют о классицистских симпатиях Мильтона. С другой стороны, пристрастие автора к изображению драматических коллизий, к динамике, обилие в поэме контрастов и диссонансов, антиномичность ее образной структуры, эмоциональная экспрессивность и аллегоричность сближают «Потерянный рай» с литературой барокко.


В поэме сочетаются, таким образом, барочный и классицистские тенденции. Именно синтез их, а не одна из этих доминировавших в семнадцатом веке художественных систем, был наиболее адекватен творческим запросам и умонастроениям Мильтона в тяжелые для него годы, предшествовавшие и современные написанию поэмы. Синтезирующий литературный метод поэта, сформировавшийся в период революционной ломки, наиболее полно отвечал духу породившей его эпохи. Космический размах «Потерянного рая», его монументальность и философичность, гражданственность и героический дух, трагический пафос и оптимизм, динамика и строгость формы, богатство и яркость красок свидетельствуют о действительности творческих принципов автора.


Второе крупное творение Мильтона – поэма «Возвращенный рай» (1671) – соприкасается в какой-то степени с тематикой предшествующей поэмы, но невыгодно отличается от нее своей абстрактностью и религиозно-моралистическими интонациями. Здесь почти отсутствует та титаническая героика, которая одухотворяет «Потерянный рай». В основу поэмы положена евангельская легенда об искушении Христа Сатаной, согласно которой поединок между героями завершается полным поражением Сатаны: Христос без колебаний отвергает почести, власть и богатство, которые сулит ему коварный искуситель.


Сатана в новой поэме Мильтона лишь отдаленно напоминает гордого бунтаря из «Потерянного рая», его образ лишается былой притягательности. Интерес сосредоточен на личности Христа: в его облике воплощены представления автора об идеальном человеке-гражданине, который несмотря на одиночество и всеобщее непонимание, находит в себе силы противостоять царящему в митре злу и ни на шаг не отступает от своих принципов. В этом смысле история искушений Христа – параллель к положению самого Мильтона и его соратников, в годы реакции сохранивших верность республиканским идеалам.


«Возвращенный рай» недвусмысленно говорит о разочаровании Мильтона не в революции, но в людях, которые, по его мнению, предали революцию, легко примирившись с реставрацией Стюартов. «Племена, томящиеся в оковах, - с горечью заключает он, - тому подверглись добровольно». После крушения республики поэт приходит к выводу, что путь к свободе пролегает через длительное духовное совершенствование, и ставит своей целью


Сердца людей словами покорять


И вразумлять заблудшие их души,


Которые не знают, что творят.


Утверждая необходимость кропотливой просветительной деятельности для подготовки людей к новым, разумным формам жизни, Мильтон отнюдь не отрекается от тираноборческих идей. Замечательным тому подтверждением служит трагедия «Самсон-борец» (1671) – последнее создание поэта, с исключительной силой страсти выразившее вольнолюбивый дух Мильтона-борца, его ненависть к деспотизму.


Трагедия о Самсоне в известной мере автобиографична: как Мильтон, его герой, слепой, одинокий в стане врагов, потерпев поражение, не утрачивает мужества. Он борется до конца и, умирая, мстит своим угнетателям. Наряду с личными мотивами, в образе могучего Самсона, поднимающегося, «чтоб укротить властителей земли», воплотились те надежды, которые Мильтон издавна возлагал на английский народ. Образ народа-богатыря, пробуждающегося от векового сна, и прежде возникал в его памфлетах. Теперь, после поражения мятежа, поэт вновь обращается к библейской символике, чтобы заявить о том, что мятежный дух не умер.


Проникнутая тираноборческим пафосом трагедия Мильтона являла образец высоко гражданственного искусства и противостояла потоку драматических произведений эпохи Реставрации, имевших подчеркнуто развлекательный характер. Большой интерес представляют сформулированные в кратком предисловии к «Самсону-борцу» взгляды Мильтона на драматическое искусство. В своем понимании трагедии автор опирается на Аристотеля. Провозглашая трагический жанр «наиболее серьезным, нравственным и полезным из всех прочих жанров», Мильтон первым из английских писателей выдвигает в качестве образца греческую трагедию и называет своими учителями Эсхила, Софокла и Эврипида. Ссылаясь на них, автор вводит в трагедию хор, комментирующий происходящее, и строго соблюдает единства времени, места и действия, хотя, отдавая дань пуританизму, и не предназначает свою драму для сценического воплощения.


Творческий путь Мильтона – от «Потерянного рая» к «Возвращенному раю» и затем к «Самсону-борцу» - характеризуется постепенным отходом автора от принципов барочного искусства. По мере того как поэту удается преодолеть душевный кризис, пережитый в годы крушения республики, его сочинения становятся менее противоречивыми и вместе с тем утрачивают общечеловеческие масштабы, эпический размах и взволнованность, свойственные его шедевру. И все же, уступая «Потерянному раю», последние произведения Мильтона остаются значительными явлениями в литературной жизни Англии. Прославляя духовную стойкость Христа, а также ратоборчество Самсона, ценою собственной жизни избавляющего народ от ига филистимлян, поэт, как и прежде, призывает к подвигу во имя истины и свободы.


В двух последних произведениях Мильтона барочные тенденции под натиском классицистских ограничений отступают на задний план. Строгое соблюдение классических канонов в «Возвращенном рае» и особенно в «Самсоне-борце» позволяет говорить о преобладании в этих произведениях тенденций «гражданского» классицизма в его специфической национальной английской форме.


Мильтон оказал поистине непреходящее влияние на развитие английской литературы. Писатели-классицисты (Аддисон, Поуп и др.) особенно ценили в его поэзии сочетание сурового дидактизма с изяществом поэтической формы. В «Потерянном рае» они видели образец для подражания, почти столь же совершенный, как и эпическая поэзия древности. Подражали Мильтону и поэты-сентименталисты.


Однако наиболее значительным было влияние Мильтона на литературу романтизма. Почти все романтики ощущали себя его духовными наследниками. Кольридж объявлял Мильтона романтиком. Вордсворт творчески усваивал его художественные принципы. Китс учился у него искусству быть поэтом-гражданином. Блейку, Байрону и Шелли был особенно близок иконоборческий дух поэзии Мильтона. Родственные связи между байроновским Люцифером («Каин») и мильтоновским Сатаной вполне очевидны. Мрачное величие мистерии «Небо и земля» было бы невозможно без мильтоновского эпоса. Пример Мильтона вдохновил Шелли на создание лирической драмы «Прометей освобожденный».


Влияние Мильтона распространилось и на литературу других стран. Во Франции его влияние испытали Виньи и Ламартин, в Германии – автор «Мессиады» Клопшток.


Велико значение Мильтона для русской литературы. Нравственная высота поэта, его ненависть к тирании, преклонение перед героикой освободительной борьбы нашли среди русских литераторов горячее сочувствие. Поэма «Потерянный рай» пользовалась неизменной популярностью в демократических кругах русского общества. Радищев называл имя Мильтона рядом с именами «Омира (Гомера) и Шакеспира». Пушкин неоднократно с восхищением отзывался о Мильтоне в своих статьях и заметках.


Литература


1 Мильтон Джон. Потерянный рай. Стихотворения. Самсон – борец. – М. : Художественная литература, 1976. – 456 с.


2 История английской литературы. – М., Л. : Наука, 1945. – Т. 1 – Вып. 2. – С. 102 – 144.


3 Аникин Г. В., Михальская Н. П. История английской литературы. 2е изд. – М. : Наука, 1985. – С. 55 – 104.


4 Павлова Т.Л. Мильтон. – М. : Флинта, 1997. – 245 с.


5 Самарин Р.М. Творчество Джона Мильтона. – М. : Просвещение, 1964. – 125 с.


6 Чамеев А. А. Джон Мильтон и его поэма «Потерянный рай». – Л.: Молодая гвардия, 1986. – 56 с.


7 Аникст А. А. Джон Мильтон «Потерянный рай». – М. : Владос, 1990. – 254 с.


Литература



1 Аникин Г. В., Михальская Н. П. История английской литературы. 2е изд. – М. : Наука, 1985. – С. 55-104.


2 Аникст А. А. Джон Мильтон «Потерянный рай». – М. : Владос, 1990. – 254 с.


3 Бордонов Ж. Мольер. – М. : Молодая гвардия, 1983. – 255 с.


4 Бояджиев Г. Мольер. Исторические пути формирования жанра высокой комедии. – М. : Искусство, 1967. – 300 с.


5 Булгаков М. А. Жизнь господина де Мольера. – М. : Художественная литература, 1962. – 123 с.


6 Гликман И. Мольер. Критико-биографический очерк. – М. : Просвещение, 1966. – 234 с.


7 Гонгора-и-Арготе Луис де. Лирика. – М. : Художественная литература, 1977. – 236 с.


8 Гриб В. Р. Расин// Гриб В. Р. Избранные работы. – М. : Наука, 1956. – С. 303 - 305.


9 Гриммельзгаузен Ганс Якоб Кристоф. – Симплициссимус /ст. и коммент. А. Морозова. – Л. : Художественная литература, 1967. – 367 с.


10 Гриммельзгаузен Ганс Якоб Кристоф. – Симплициссимус /вступ. ст. и коммент. А. Морозова. – Л. : Художественная литература, 1976. – 368 с.


11 Европейская поэзия 17 века./ Вступ. ст. Ю.Б. Виппера. – М. :


Художественная литература, 1970. – 569 с.


12 Из испанской поэзии 17 века./ Сост. и коммент. А. Косс. –


Л. : Владос, 1999. – С. 5-45.


13 История английской литературы. – М., Л. : Наука, 1945. – Т. 1. – Вып. 2. – С. 102-144.


14 История немецкой литературы. – М. : Наука, 1962. Т. 1. – 356 с.


15 История французской литературы. – М., Л. : Просвещение, 1946. – Т.1. – С. 72 - 86.


16 Кадышев В. Расин. – М. : Просвещение, 1990. – 123 с.


17 Корнель П. Пьесы/ Сост., вст. ст. Н. Б. Томашевского. – М. : Художественная литература, 1961. – Т. 1. – 236 с. – Т.2 – 369 с.


18 Корнель П. Театр/ Сост., ст. и коммент. А. Д. Михайлова. – М. : Художественная литература, 1984. – Т. 1 – 345 с. – Т. 2 – 456 с.


19 Мильтон Джон. Потерянный рай. Стихотворения. Самсон –


борец. – М. : Художественная литература, 1976. – 456 с.


20 Мольер Жан – Батист. Полн. собр. соч. : в 4 т./ вступ. ст. Г. Бояджиева. – М. : Художественная литература, 1965 – 1967.


21 Морозов А. А. «Симплициссимус» и его автор. – Л. : Искусство, 1984. – 125 с.


22 Мульматули В. М. Мольер : Книга для учащихся. – М. : Просвещение, 1988. – 122 с.


23 Немецкая поэзия 17 века в переводах Льва Гинзбурга. – М. : Художественная литература, 1976. – 546 с.


24 Обломиевский Д. Д. Французский классицизм. Очерки. – М. : Наука, 1968. – 256 с.


25 Павлова Т. Л. Мильтон. – М. : Флинта, 1997. – 245 с.


26 Плавскин З. И. Испанская литература 17 – середины 19 века. – М. : Флинта, 2001. – С. 10-35.


27 Расин Жан. Трагедии./ Ст. и коммент. Н. А. Жирмунской. – Л. : Художественная литература, 1977. – 455 с.


28 Расин Жан. Сочинения./ Ст. и коммент. Н. Жирмунской. – М. : Художественная литература, 1984. – Т. 1. – 456 с. – Т. 2. – 455 с.


29 Рейтер Кристиан. Шельмуфский. / Ст. Г. С. Слободкина. – М. : Художественная литература, 1972. – 399 с.


30 Самарин Р. М. Творчество Джона Мильтона. – М. : Просвещение, 1964. – 125 с.


31 Сигал Н. А. Пьер Корнель. 1606 – 1684. – Л.; М. : Наука, 1957. – 300 с.


32 Театр французского классицизма /вступ. ст. Антуана Алана. –


М. : Классика плюс, 2001. – С. 33 – 66.


33 Тураев С. В. Введение в западноевропейскую литературу 17 века. – М. : Просвещение, 1999. – С. 60 – 72.


34 Хрестоматия по западноевропейской литературе. Литература


17 века./ Сост. Б. И. Пуришев. 2е изд. – М. : Художественная литература, 1944. – 654 с.


35 Чамеев А. А. Джон Мильтон и его поэма «Потерянный рай». – Л. : Молодая гвардия, 1986. – 56 с.


36 Черневич М. Н., Штейн А. Л., Яхонтова М. А. История французской литературы. – М. : Классика плюс, 1998. – С. 53 - 69.


37 Штейн А. А. Литература испанского барокко. – М. : Флинта,


1998. – 230 с.


38 Штейн А. Л. На вершинах мировой литературы. – М. : Владос, 2002. – 233 с.


Содержание


Введение…………………………………………………………….3


Практические занятия……………………………………...............5


Занятие № 1 Поэтическое творчество Луиса де Гонгоры……….7


Занятие № 2 Особенности барочного метода в драматургии


П. Кальдерона………………………………………14


Занятие № 3 Эволюция художественного метода в драматургии


П. Корнеля……………………………………….…17


Занятие № 4 Мировоззренческие основы драматургического


творчества Ж. Расина («Андромаха», «Федра»)…22


Занятие № 5 Жанровая типология драматургического


творчества Ж. Б. Мольера…………………………28


Занятие № 6 Идейно-художественное своеобразие немецкой


лирики первой половины семнадцатого века……46


Занятие № 7 Роман Гриммельзгаузена «Симплициссимус» в


контексте немецкой прозы семнадцатого века…..63


Занятие № 8 Творчество Д. Мильтона………………………......77


Литература………………………………………………………...96



Сохранить в соц. сетях:
Обсуждение:
comments powered by Disqus

Название реферата: Учебно-методическое пособие для студентов филологических специальностей Павлодар

Слов:29257
Символов:229437
Размер:448.12 Кб.