РефератыОстальные рефератыМеМетодические указания для контрольной работы

Методические указания для контрольной работы

Предмет: Модели социального развития.

Методические указания для контрольной работы.

В соответсвие с планом обучения, в ходе освоения предмета «Модели социального раз­вития", студент должен подготовить и представить для оценки одну контрольную работу.

Контрольная работа должна быть выполнена в виде конспекта приложеного материала «Аспекты социального становления», который включает три раздела: 1.Идей как историческая сила; 2.Возникновение нормативов: отклонения и новации; 3.Великие личности как агенты изменений.(Материал взят из книги: Штомпка П. Социология социальных изменений. М.,1996. с.295–336). Студент лично должен изучить каждый раздел, разобраться в сути рассматриваемых проблем, выделить наиболее важные идеи и включить их в конспект.

Объем конспекта не должен превысить 18-24 стр. ученической тетради или 10 стр. формата А-4 , фонт 12. Контрольная работа должна быть представлена доц. А.Звейниекс на Азенес 16 - 434 не позже чем три недели до начало сесии. Работу можно сдать лично А. Звейниекс во время приема, и так же в любое, студенту выгодное время, опустить ее в почтовый ящик под № 434, который прикреплен к передней части кабины сторожа на Азенес 16. Работа будет проверена в течение 10 дней. Результаты проверки будут отражены на доске информации Азенес 16 напротив 433 кабинета. В случае незачета, контрольную работу нужно доработать в соответсвие с замечаниями рецензента.

доц. А.Звейниекс

Азенес 16 - 434, тел. 7089154

Время приема: по вторникам 1615 -1745

Идеи как историческая сила

Идейно-побудительные факторы в истории

Полное осознание роли идейно-побудительных факторов — верований, ценностей, мотиваций, надежд, отношений — в про­цессе социального изменения стало возможным лишь с поворо­том социологии от исторической перспективы, или перспективы развития, к ориентации на человека, с возвращением его в основание социологической теории. Такой поворот, позднее описан­ный как методологический индивидуализм, был предпринят Мак­сом Вебером.

В «гуманистической социологии» Вебера социальные организ­мы, или системы, утратили свое центральное положение в соци­ологическом теоретизировании, и центр внимания был перене­сен на деятелей (агентов) и их действия, т. е. для Вебера социоло­гия — это исследование социальных действий, т. е. осмысленно­го поведения, направленного на других и ориентированного на их действительные или ожидаемые реакции. Все сложные соци­альные сущности (экономический порядок, политические систе­мы, социальные организации) представляют собой аккумулиро­ванный результат множества социальных действий, совершаю­щихся в ходе человеческой истории. Объяснить их — значит про­следить человеческие действия до самых их корней, а это, в спою очередь, означает, что объяснить (понять) можно лишь тогда, когда будет выделен (установлен) смысл, психологические мотивы дей­ствий, равно как и культурные ценности, нормы и правила, при­дающие человеческим действиям определенную форму. Таким образом, конечные объяснительные аргументы находятся в цар­стве идей, обобщенных верований и нормативных предписаний, коими руководствуются люди. Как писал Вебер, «наиболее важ­ное формирующее влияние на поведение всегда имели магичес­кие и религиозные силы и основанные на них идеи долга».

Если с точки зрения типично эволюционистского подхода или в рамках теории развития идеям придавался статус некоего «ос­татка», то теперь они рассматриваются как центральные, независимые факторы. Вебер квалифицирует собственную теорию как «позитивную критику» исторического материализма Маркса в том смысле, что считает «надстройку», а не «базис» (если использо­вать марксистскую терминологию), или просто «мягкие» системы верований, а не «жесткую» экономику или технологию, активны­ми и эффективными силами истории. С точки зрения некоторых современных комментаторов, главной темой всей научной дея­тельности Вебера, основным «тезисом Вебера» было осознание «функции идеологии как независимой переменной в социальном движении».

Наиболее отчетливо такой подход проявился в интерпретации Вебером происхождения капитализма. Это сложное доказательст­во, выдвинутое в 1904 г. в классической работе «Протестантская этика и дух капитализма», требует тщательного анализа.

Дух капитализма

Для Вебера, как и для большинства его предшественников, живших в XIX в., основная цель состояла в том, чтобы понять современность, новый, радикально изменившийся мир, который в Западной Европе и США в XIX столетии достиг зрелости и распространился на другие регионы земного шара. Центральным организующим принципом этой современной системы был капи­тализм — рационализированное, эффективное производство то­варов, сопровождаемое погоней за прибылью и основанное на частной собственности и индивидуальных предпринимательских усилиях. Говоря словами Вебера, «капитализм идентифицируется с погоней за прибылью, и причем постоянно растущей прибылью, получаемой за счет непрерывной, рациональной, капиталистической предприимчивости,... рациональной капи­талистической организации (формально) свободного труда». Как утверждает современный исследователь Вебера, «характеристиками рационального капитализма являют­ся предпринимательская организация капитала, рациональная технология, свободный труд, неограниченный рынок и надежные законы».

Главные вопросы, на которые пытается ответить Вебер: как зародился капитализм и как ему удалось выжить? Другими слова­ми, он ищет объяснения перехода от традиционного к капита­листическому обществу и причины дальнейшего распространения последнего.

Если капитализм, рассуждает Вебер, как и все другие структурные целостности, есть результат человеческих действий, то должен быть некоторый особый тип действий, исполняемый не­которым особым классом деятелей, движимых особым типом мотиваций. Так возникает первый вопрос: кто является основа­телем капитализма? Вебер отвечает: новый тип предпринимателей и новый тип рабочих одновременно. Именно они служат фундаментальной предпосылкой зарождения капитализма. Отсюда следует второй вопрос: что отличает этот новый тип предпринимателей и рабочих? Ответ таков: специфическая ментальность, или «этос», «дух капитализма». Эта уникальная смесь мотиваций и ценностей включает:

мотивы прибыли. Добывание денег становится целью жизни. В результате происходит ясное смешение целей, поскольку деньги из инструмента или средства превращаются в самостоятельную конечную цель;

аскетизм, т. е. стремление избегать «случайных» радостей и гедонистического потребления (т. е. потребления ради лишь удовольствия потреблять);

чувство долга, что прежде всего подразумевает дисциплинированную, ответственную, рациональную деятельность. Это относится и к предпринимателям, для которых организационные усилия становятся целью, и для рабочих, которые начинают рассматривать труд как цель саму по себе.

Если «дух капитализма», пронизывающий главных действующих лиц капиталистического общества (предпринимателей и ра­бочих) и вызывающий капиталистические действия (организацию и труд), является предпосылкой зарождения капитализма, то ка­ков же источник происхождения самого этого «духа»? Таков тре­тий вопрос, который ставит Вебер. Объяснение не может остановиться на уровне «этоса», оно должно добраться до глубинных истоков (корней) самого «этоса». В этом именно и заключается оригинальный (и наиболее оспариваемый) вклад Вебера.

Протестантский «этос»

Отправная точка протестантского «этоса» — эмпирическая. Существует удивительная корреляция: в период раннего капитализма большинство представителей деловых и коммерческих кру­гов, хорошо обученный технический персонал, квалифицирован­ные рабочие, т. е. все те, чья роль на данном этапе развития общества очень велика, исповедуют протестантизм. Чтобы ис­ключить случайное совпадение, Вебер выдвигает несколько ги­потез. Во-первых, он допускает возможность того, что и протес­тантизм, и «дух капитализма» обусловлены высоким уровнем куль­турного развития. Однако, судя по сравнительным данным, упомянутое совпадение четко прослеживается не только в высокоразвитых странах. Во-вторых, он не исключает, что в некоторых регионах экономические ресурсы уже были накоплены в период, предшествующий Реформации, и это обеспечило развитие капи­тализма независимо от религиозной принадлежности. И вновь эмпирические данные) свидетельствуют о том, что уровень благо­состояния в той или иной стране может существенно различать­ся, и тем не менее среди служащих и квалифицированных рабо­чих большинство составляют протестанты. В-третьих, Вебер про­веряет гипотезу, согласно которой движущей силой предприни­мательства и эффективного труда может быть фактор меньшин­ства, или маргинального статуса, в обществе, а не особая религи­озная принадлежность. Но, как показывают данные, занятия, связанные с бизнесом, наиболее распространены среди протес­тантов, независимо от их статуса в конкретной стране. Убедив­шись в несостоятельности выдвинутых им предположений, Ве­бер приходит к выводу, что решающим подтверждением особой роли протестантов в возникновении капитализма является «ха­рактер их религиозных верований, а не их временная, внешняя историко-политическая ситуация».

Что же есть такое в протестантской вере, что мотивирует про капиталистическую активность? Как замечает Вебер, в протес­тантизме существует несколько ветвей, степень влияния которых на формирование «капиталистического духа» различна. Аскети­ческие ветви (кальвинизм, методизм, баптизм) ориентированы на «этот мир», обеспечивая сочетание деловой хватки с религиоз­ной набожностью. Первое выражается в идее призванности: ис­полнение долга в делах мирских как высшая форма моральной активности; второе — в идее предопределенности: достижение блаженства и спасения в ином мире есть результат, полностью зависящий от свободной воли Господа. В этой уникальной смеси и кроется идеологический источник капитализма.

Какие мотивации проистекают из этих идей? Вебер подчеркивает, что всем верующим присущи .озабоченность и экзистен циальная неуверенность. Если вердикты Господа полностью сво бодны и, следовательно, непредсказуемы, то как может индивид узнать, принадлежит он к числу избранных или проклятых? Нет таких земных средств, чтобы повлиять на выбор Господа, потому что он полностью независим. С другой стороны, Господь прихо­дит в этот мир и использует избранных для исполнения своих замыслов и планов. Таким образом, если некто преуспевает в интенсивной, постоянной мирской деятельности, которой он посвящает, то это лучший из всех возможных знаков — знак его избранности, благодати и грядущего спасения. Следуя той же ло­гике, можно утверждать, что если кто-то ленив, бездарно тратит время, отдается удовольствиям, то на нем явно лежит знак про­клятия. Хорошая, прилежная работа не означает, что ею можно завоевать спасение, но она служит земным знаком Божественной милости. Успех, достижения в деятельности, особенно измеряе­мые в объективных денежных единицах, устраняют беспокойст­во, восстанавливают уважение и через механизм, который совре­менные социологи называют самоисполняюшимся пророчеством, приносят еще больший успех. (Как говорит пословица, «нет ни­чего успешнее успеха».) Таков «первотолчок» от традиционной экономики к современной капиталистической системе.

Когда это происходит, структура социальных отношений из­меняется. Вначале изменения имеют негативный характер. Унич­тожаются старые структуры. Одиночество перед лицом Господа и его вердиктами и сугубо индивидуальное испытание на благодать в мирской деятельности приводят к социальной раздробленнос­ти, изоляции людей, ослаблению всех традиционных связей и отношений.

Индивидуализм, уверенность в себе, умение противостоять конкуренции, столь типичные для капиталистической системы, обнаруживаются в некоторых глубинных ориентациях протеста низма в отличие от католичества, которое более склонно к кол­лективизму, солидарности. Вебер цитирует в доказательство дру­гого современного ему автора: «Католик спокойнее, жизни с рис­ком и шансами на богатство и почет он предпочитает безопас­ность и меньший доход».

Позитивный характер изменений выражается в создании но вых структур. Будучи мобилизованными для деятельности и ус­пеха, которые призваны служить знаками спасения, люди начи­нают сравнивать свои достижения. Конкуренция становится об­разом жизни. Не потребление, а накопление капитала, не использование прибыли, а ее вложение в развитие, — такова единственно рациональная стратегия для того, чтобы гарантировать успех в конкуренции на рынке предпринимательства. Аналогич­но этому упорная, эффективная работа становится единственной стратегией для гарантии успеха в конкуренции на рынке труда. Система разрабатывает санкции, которые стимулируют конфор­мизм. Если предприниматель не подчиняется этому принципу, то предприятие прекращает свое существование. Если не подчи­няется рабочий, то он теряет работу. Тенденцией системы стано­вится максимизация эффективности, что придает ей динамизм и силу для дальнейшего распространения вширь.

В этот момент система начинает действовать сама по себе, воспроизводиться без поддержки со стороны религии. Более того, временами она может выступать против религии как таковой. Это происходит, когда в обществе распространяются сильные мир­ские (секуляризующие) тенденции. «Новая личность, сформиро­ванная протестантской этикой, создает новый социальный поря­док, который, в свою очередь, преобразует, обучает и отбирает новые типы деятелей из светских (мирских) лиц». Сис­тема, которая появилась как историческая случайность на севе­ро-западе Европы, набирает силу для того, чтобы охватить боль­шую часть земного шара.

«Тезис Вебера» написан в полемическом ключе. Он направ­лен главным образом против марксистского исторического мате­риализма с его отрицанием идеальной сферы, которую марксис­ты рассматривали как вторичную, или «надстройку». «Говорить ... об отражении материальных условий в идеальной надстройке просто глупо». Но сам он мог легко попасть в собст­венную ловушку односторонности. Вебер сознавал эту опас­ность. Он понимал предвзятость и неполноту предложенного им объяснения и поспешил объявить, что не собирался «рато­вать за одностороннюю материалистическую, равно как одностороннюю идеалистическую интерпретацию культуры и ис­тории».

В последующих работах Вебер внес некоторые коррективы в свой «Тезис». Во-первых, в исследованиях древних религий он показал, что в зависимости от местных исторических условий религия может по-разному влиять на общественную жизнь. Религия — вообще многофункциональный феномен. Например, религиозные системы Китая и Индии не только не облегчают капиталистическое развитие, но, напротив, блокируют его. Во-вторых, в «Теории социальной и экономической организации» Вебер расширил предложенную им объяснительную схему за пре­делы религии, включив в число независимых переменных другие институциональные и политические факторы: развитие центра­лизованных, бюрократизированных государств, появление совре­менных законов, идеи гражданства и прав человека и т.д. Нако­нец, в-третьих, он признал, что протестантизм следует рассмат­ривать не как единственную причину, а как фактор, который на определенном витке развития к капитализму был способен осво­бодить массовые мотивации для мирской активности (перевести ее из «монашества» в иной мир) и мобилизовать предпринимателей и рабочих на интенсивное приложение усилии.

Инновационная (новаторская) личность

Центральная идея «Тезиса Вебера» — искать важные детерминанты макроисторического процесса в микросфере человеческих мотиваций, отношений и ценностей — оказалась очень влиятельной. Ряд современных теоретиков попытался применить эту идею к условиям высокоразвитого капитализма. Остановимся на двух, уже ставших классическими, примерах данного теоретического направления.

Эверетт Хаген ввел понятие инновационной личности как предпосылки усиления экономического роста, распространения предпринимательства и накопления капитала. Он считает, что существуют различные, и даже противоположные, личностные синдромы, которые типичны для традиционного и современного обществ. В первом это авторитарная личность, во втором — прямо противоположная ей во всех отношениях инновационная личность. Противоположность может быть представлена в виде другой полярной дихотомии.

Авторитарная личность, будучи сформирована условиями застоя, простого производства, самоподдерживаемого равновесия, способствует упрочению этих условий. Инновационная личность сформирована условиями современности и, в свою очередь, помогает рождению самоподдерживаемых изменений, которые постоянно революционизируют жизнь — ее стандарты, ценности и т.д.

Подобно Веберу, Хаген обращается к наиболее трудному вопросу — вопросу о происхождении: как впервые появляется современная новаторская личность. Роль первотолчка от традиций к современности была возложена на некий внешний фактор. У Вебера это протестантская {кальвинистская) церковь, у Хагена — специфические исторические обстоятельства, которые он именует «выходом за пределы статуса». Такая ситуация возникает тогда, когда установленные, предопределенные статусы, типичные для традиционного «закрытого» общества, подрываются социальной мобильностью и «открытием» классовых и стратификационных иерархий. Массовый характер эти процессы принимают после великих революций, которые дают стимул развитию урбанистического, индустриального общества. Существуют четыре типичных случая выхода из статуса.

1. Когда целая группа (сообщество, професснональная группа, аристократическая элита и т.д.) теряет свой прежний статус, и, следовательно, то же происходит с каждым из ее членов (например, ремесленники заменяются фабричными рабочими, прежняя элита — выборными представителями). Возникает разрыв между прошлым и новым статусом.

2. Когда, по мнению членов группы, к ней относятся не так, как она того заслуживает (это могут быть, например, представители этнических групп, корпораций, фирм, спортивных команд и т.д., которые считают, что их сообщество несправедливо недооценивается остальными). Появляется разрыв между предполагаемым статусом и тем, который человек действительно занимает.

3. Когда существует несоответствие, нестыковка между различными измерениями статуса (например, престиж определенной работы, скажем университетского профессора, не соответствует уровню его дохода, либо большая власть или доход не приносят высокого престижа и т.д.). Появляется разрыв между статусом личности (родом занятий), который она занимает на шкале стратификации, и статусом, измеряемым по другой шкале.

4. Когда группа еще не заняла более высокий статус (например, этнические меньшинства, недавние иммигранты, рабочие-эмигранты и т.д.). Появляется разрыв между желаемым статусом и тем, который она занимает на самом деле.

Все четыре ситуации напоминают классическую дискуссию об аномии Роберта К. Мертона, и потому не удивительно, что Хаген делает выводы, аналогичные мертоновским. Он утверждает, что проявлением структурных противоречий служит «выход из статуса», который приводит к определенным типичным «адаптациям»: от ухода через ритуальную приверженность устоявшимся моделям до новаций и бунта против ситуации, которая воспринимается как неприемлемая. Любая адаптация происходит в конкретных специфических условиях. Для Хагена новация и бунт представляют наибольший интерес, поскольку они объясняют возникновение новаторской личности. Здесь он выдвигает гипотезу, которая оказалась, пожалуй, самой сомнительной в его рассуждениях. С его точки зрения, решающим фактором является характер социализации, особенно в период раннего детства. Ситуацию статусного ухода мужчины переживают гораздо тяжелее, чем женщины, они быстрее сдаются или отчаиваются. У женщин такая реакция вызывает негодование, и в надежде вырастить детей более подготовленными к подобным ситуациям они стремятся найти новые, оригинальные методы воспитания.

Мотивации достижения

Еще одна, широко известная теория, в центре внимания ко­торой находится психологический аспект капитализма, принадлежит Дэвиду Мак-Клелланду. Он сосредоточился на вопросе: существует ли некий универсальный личностный синдром, предшествующий тому или иному скачку интенсивного экономического развития в истории человеческого общества. Ответ Мак-Клелланда утвердителен: любой такой скачок предваряется распространением «мотивации достижения», которая особенно незаменима для предпринимательской деятельности. «В обществе, где высок уровень стремления к успеху, всегда много энергичных предпринимателей, способствующих, в свою очередь, более быстрому экономическому росту».

Альтернативные личностные синдромы «присоединения» и «власти» имеют противоположные следствия. Первый препятствует Конкуренции, творчеству, оригинальности, выдвижению новых идей, тормозя тем самым экономическое развитие. В сочетании со вторым синдромом это ведет к распространению тотали-тарных тенденций.

Мотивации достижения, универсальные условия для экономического роста возникают в различные исторические эпохи и, следовательно, должны быть определены в соотносимых терминах. Это достигается тем, что стандарты, меры и шкалы достижения рассматриваются как исторически специфичные и разнообразные, а необходимость в достижении того или иного стандарта — как универсальная и постоянная черта. По словам Мак-Клелланда, применительно к конкретной исторической ситуации распространения капитализма «успех» означает стремление к конкуренции за более высокий стандарт превосходства, выраженный в деньгах, а также к неуклонному, восходящему накоплению прибыли.

В поведенческом аспекте мотивация достижения связана с мобильностью, направленной вверх: частыми поездками, долгими часами работы, желанием накопить капитал, надеждой на образование детей, предпринимательской активностью. В области социальных установок наблюдаются стремление к новшествам, высокое чувство ответственности, планирование действий, рациональный расчет, готовность к риску.

Как рождается и развивается этот крайне важный синдром личности? Ключ предлагается искать в области социализации, в соответствующих предъявляемым требованиям воспитании и обучении детей. С ранних лет им необходимо прививать уверенность в себе, настойчивость в достижении цели, уважение к напряженному труду. Как говорит Мак-Клелланд, посеяв мотивации достижения, пожнешь урожай экономического роста.

Конечно, как и в любой социологической теории, некоторые рассуждения Мак-Клелланда вызывают сомнения. Так, неясно, «кто обучает учителей», или, другими словами, почему родители и учителя нацеливают своих детей и учеников на достижения, а не ориентируют их на присоединение или власть. Далее, достаточно ли постулируемого «успеха» для объяснения экономического роста? Быть может, это необходимое, но не достаточное условие, ведь существуют кроме того определенные исторические обстоятельства или, скажем, ресурсы, которые имеют более осязаемый (материальный, технический, политический) характер? По меткому замечанию Ходака, «как расчленить ситуацию, когда желание достичь успеха огромно, но средства для того, чтобы реализовать это желание в предпринимательстве, либо отсутствуют, либо недоступны?». Скорее всего, подобные ситуации вызовут глубокий кризис надежд и ожиданий, что может привести к пассивности, апатии или, при определенных условиях, к взрыву революционной активности.

Трудности, обусловленные «социалистической ментальностью»

До сих пор мы вели речь о позитивной роли идей, идеологий, психологических свойств или, по крайней мере, об их вкладе в экономическое развитие и прогресс. Но при специфических обстоятельствах те же самые факторы. могут оказывать обратное воздействие — тормозить или блокировать перемены. Подобная их роль в процессах социальных изменений отчетливо проявилась в недавних событиях в Восточной Европе.

Многие исследователи подчеркивают, что одним из главных барьеров, или «трений», препятствующих переходу от «реального социализма» к демократическому рынку, является широко распространенный синдром личности, который именуется «социалистической ментальностью», «социалистическим духом», «гомо советикус» или «плененным разумом» и представляет собой продукт нескольких десятилетий тоталитарного или полутоталитарного правления, оставившего глубокий отпечаток на мотивациях и социальных установках населения. «Реальный социализм» формировал личность двумя способами. Во-первых, путем длительного давления, «контроля над мыслями» со стороны социалистических институтов и идеологических структур, внедрения фальшивой «идеологической реальности» в человеческие мозги до такого состояния, когда она достигает области мотивации на уровне безусловных рефлексов, подсознания, глубоко заложенных психологических кодов. Во-вторых, существовал, пожалуй, еще более сильный ненаправленный механизм формирования «адаптивных реакций» (защитные механизмы), которые люди развивали в себе, чтобы преодолеть «социалистические» условия. Такие защитные механизмы, оказавшиеся весьма эффективными, глубоко укоренились в массовом сознании.

Сфера массовой психологии проявляет удивительное сопротивление изменениям, и, похоже, это сопротивление длится дольше существования организационных и институциональных форм «реального социализма», которые были уничтожены демократическими движениями. 80-х годов. На мой взгляд, именно здесь сохраняется главный механизм, посредством которого коммунизм пытается реанимировать посткоммунистические общества. Кто-то из журналистов выразил эту мысль весьма образно: берлинская стена может рухнуть, но остается «стена в нашем сознании».

Проанализируем анатомию «социалистической ментальности» на примере Польши. Аналогичная картина, за исключением некоторых национальных различий, характерна и для других стран бывшего социалистического лагеря.

Современный исследователь отмечает: «Сорокапятилетний период «построения социализма» изменил польское общество гораздо глубже, чем можно было ожидать, наблюдая за постоянным сопротивлением поляков коммунистическому режиму». И далее: «В Польше, несмотря на экономический крах и тяжелое психологическое состояние общества, дорога к демократии блокирована в некотором смысле самим обществом, его глубинной, внутренней архитектурой». Другой польский социолог предостерегает: «Основная проблема, которую должны осознать реформаторы, связана с тем, что повседневные действия людей будут моделироваться привычками, сформированными в ходе социального опыта, радикально отличного от того, который должен составить сущность наших новых институтов».

Эмпирическое изучение ценностей, предпочтений, вкусов, моделей потребления и т.д. было главной заботой и чем-то вроде торговой марки польской социологии. В течение сорока лет она осуществляла сбор информации, позволяющей достаточно надежно описать состояние «польского сознания» в период коммунистического правления. Пожалуй, самое разительное из всех многочисленных открытий заключается в том, что социальное сознание поляков раскалывается по принципу дихотомии «общественный — частный». К этим двум сферам люди обнаруживают различное отношение. Из длинного списка таких антиномий рассмотрим лишь некоторые.

1. Люди по-разному относятся к работе. Небрежность, недостаточное усердие, расхлябанность, типичные для работы на государственных предприятиях, разительно контрастируют с дисциплинированностью, аккуратностью и полной отдачей тех, кто трудится в частном секторе, работает на себя или за границей.

2. Беспомощность, неспособность принимать решения, желание снять с себя ответственность, стремление к безопасности и эгоистической выгоде, доминирующие в общественных институтах, предприятиях, административных конторах и т.д., уступают место уверенности в себе, инициативности, стремлению к новациям, готовности к риску и альтруизму, проявляемым в отношениях с семьей дома.

3. Пренебрежение к государственной или общественной собственности резко контрастирует с заботой и охраной частной собственности. Во дворах и на лестничных площадках царят грязь, беспорядок и вандализм, а внутри квартир — уют, чистота, тщательно продуманный интерьер. Стоит только взглянуть на фасад здания и окружающую территорию, чтобы отличить государственное предприятие от личной мастерской, государственный магазин от частной лавочки. Особенно грустное впечатление производит такой шизоидный раскол в отношении к собственности: кража запчастей, материалов или оборудования на государственных предприятиях широко распространена и не порицается, тогда как кража частных товаров сурово осуждается.

4. Пассивность, конформизм, подчиненность и посредственность в общественных ролях явно не совпадают со стремлением к успеху, самореализации, личным достижениям в частной жизни. Первое ведет к фатализму, чувству безнадежности в общественных делах, формированию отношения типа «поживем-увидим» и синдрома «свободного наездника». Люди отказываются участвовать в общественной жизни, потому что не видят реальных путей что-нибудь изменить и вместе с тем отчетливо осознают риск и цену активности. «Фаталистическая ориентация представляет собой отклик на отдалившуюся, непредсказуемую и безответственную власть, которая оказывает постоянное давление». Известный польский социолог Станислав Оссовски называет это «синдромом лилипута».

5. Люди не доверяют официальным заявлениям, критикуют средства массовой информации и в то же время наивно готовы верить сплетням, слухам, всяческим пророчествам, доходящим до них по неофициальным каналам. Те, кто убежден, что «ТВ лжет» и «в прессе лишь некрологи — правда», могут соглашатьсяс самыми дикими мифами, распространяемыми друзьями, соседями или родственниками.

6. Официальные авторитеты как в высших эшелонах власти, так и на местном уровне отрицаются. Действия правительства расцениваются как тайный сговор, ложь и цинизм или, в лучшем случае, как глупость и некомпетентность. Что же касается частных связей и отношений, то они явно идеализируются.

Если представленный психоанализ «социалистического сознания» верен (а каждое его положение может быть подтверждено весомыми социологическими свидетельствами, не говоря об обычных наблюдениях), то складывается неприглядная картина. Естественно, что патологический раскол в социальном сознании отражается на реальном поведении. Приведу опять-таки лишь некоторые примеры из обширной социологической литературы, посвященной этой проблеме.

1. Наверное, чаше всего отмечается разница между тем, что люди говорят, и тем, что они действительно делают, глубочайший разрыв между словом и делом, декларациями и поведением. Наиболее характерна в этом смысле ситуация в политической сфере с ее тотальным всеотрицанием, лицемерием и цинизмом. Многие, вероятно, не осознают, что двойные стандарты слова и дела присуши не только простым людям, но и в значительной степени власть предержащим. Но поскольку «наверху» тоже не верили в то, что провозглашали в качестве идеологически мотивированных законов, постольку в итоге это давало большую самостоятельность и свободу, чем можно было предположить, воспринимая те или иные политические заявления буквально. Не случайно, введенное в Польше в 1981 г. военное положение, несмотря на вес страшные угрозы, оказалось самым безобидным за всю недавнюю историю страны.

2. Польские социологи выделили особые случаи двойных стандартов. Одни из них можно объединить под знаком фальшивых, либо имитационных, действий. Имеется в виду загадочная ритуальная активность, лишенная какого-либо внутреннего значения и смысла. Классический пример — отчеты о выполнении планов, практически всегда фальсифицированные. Проходя по различным уровням централизованной экономики, такая отчетность создает совершенно нереальную статистику, которая принимается затем за основу для следующих планов. Еще один характерный пример — дорогостоящие и утомительные выборы, хотя о том, кто должен быть избран, было известно заранее. Тот факт, что при этом все делают вид, будто верят в происходящее, объясняется лишь «внешними функциями», которые призваны подтвердить участие в игре с ее странными, но жесткими правилами и принципами.

3. Еще один вариант двойного стандарта связан, скорее, не с действиями, а с речью. Иногда его называют «двойной речью», или, более жестко, «структурами организованной лжи». Эш описывает различие между публичными высказываниями и частными разговорами. В первом случае люди используют специфический синтаксис, фразеологию, символы (то, что Джордж Оруэлл называл «новоязом»), во втором случае они способны даже отстраниться от собственного поведения, занять критическую позицию и высмеять свои же слова. Создается впечатление, будто есть две различные игры, в которые играют по противоположным правилам.

4. Противоположность общественной и частной сфер порождает такой феномен, как постоянное стремление «обдурить систему». Социологи называют это «паразитической новацией». Помимо простого обмана, она может принимать и другие формы. Например, человек ищет лазейки, учитывая законодательный хаос, противоречивость, несостоятельность и чрезмерно казуистический, детализированный характер «социалистических законов», или пытается защититься от повышения цен, налогов и т.д. с помощью того, что делает запасы, обращается к импорту или экспорту товаров, открывает дело с расчетом на быструю прибыль, а не на долговременные вложения. Преобладание такого отношения, которое можно охарактеризовать выражением «хапнул — и бежать», показывает, что большинство стараются достичь своих личных целей «вопреки», а не «благодаря» системе. Примечательно, что подобное поведение воспринимается обычно с одобрением, более того, те, кому удается перехитрить систему, пользуются, уважением, им завидуют. В основе оправдания такого поведения лежит убежденность, что это своего рода месть властям, которые обманывают своих граждан, и своеобразная компенсация за понесенные потери.

5.Следующая характерная поведенческая модель заключается в том, что люди либо вообще отказываются принимать ответственные решения, либр стремятся ограничить их теми способами, которые не поддаются учету (по телефону, устно, без протокола и т.д.). С одной стороны, широкое распространение получает тенденция перекладывать ответственность (бесконечная «передача эстафетной палочки»), а с другой — требовать от властей заботы, социальной защиты и других гарантий. Такой синдром обычно присущ детям, поэтому у взрослых его можно назвать «пролонгированным инфантилизмом». Как замечает Стефан Новак, «уверенность в том, что наша система должна удовлетворять по меньшей мере минимальные нужды всех граждан, вытекает из сорока лет социалистического режима. Любое отклонение от этого правила создает серьезную угрозу общественной легитимности системы».

6.Многие авторы обращают внимание на так называемую «незаинтересованную зависть». Социалистическая идеология с ее основной идеей примитивного равноправия, что хорошо отражает лозунг «у всех людей — одинаковые желудки», порождает своего рода инстинкт против любого необычного достижения, слишком большой выгоды, исключительного успеха, неприязнь к какой быто ни было элитарности. Отсюда вытекают разнообразные действия, направленные на то, чтобы не дать другим достичь более высокого положения, даже если это происходит не в процессе соревнования и чей-либо успех не уменьшает шансов остальных. Известная шутка описывает «польский ад»: грешники всех национальностей варятся в больших котлах на открытом огне, причем каждый котел охраняется вооруженными чертями. Только котел с надписью «поляки» не охраняется. Почему? Да если даже кому и удастся добраться до верху, его друзья назад за ноги стянут.

Можно было ожидать, что со свержением институциональных структур «реального социализма» исчезнет и «социалистический разум». К несчастью, этого не произошло. «Что более всего поражает, когда мы анализируем политические отношения 1990-х годов, так это их удивительная структурная схожесть с прежними отношениями». По злой иронии истории, противоположность частной и общественной сфер как в психологии, так и в поведении пережила коммунистическую систему и преграждает путь посткоммунистическим реформам. Позволю себе перечислить некоторые наиболее очевидные симптомы этой удивительной живучести;

Несмотря на постоянные напоминания, что «вот мы, наконец, и дома», люди отказываются принимать участие в общественной жизни. Продолжающаяся пассивность и политическая апатия удивительны: на первых за несколько десятков лет демократических выборах предпочли не голосовать 38% населения, а в местных выборах (т. е. еще ближе к «дому») — 58%. Почти каждый второй поляк не счел нужным отдать свой голос за первого демократического президента, а при всем плюралистическом спектре ассоциаций и политических партий, растущих в течение года как грибы, более 90% населения решили не принадлежать ни к одной из них (газета «Выборча», 25 апреля 1991 г.).

Правительство все еще воспринимается как противостоящее обществу, как «они» против «нас». В свободных президентских выборах Тадеуш Мазовецки, человек безупречной честности и неоспоримых достоинств, был «замаран» тем, что являлся первым премьер-министром посткоммунистической Польши, и набрал меньше голосов, чем абсолютно никому не известный Станислав Тимински, популист и демагог, прибывший из Канады. Любая связь с властями по-прежнему считается подозрительной.

Люди продолжают свою игру, цель которой — «перехитрить систему», словно ничего не изменилось, будто система все еще остается чужой, навязываемой, отрицаемой. «Паразитическая новация» расцветает в новых формах, которые стали возможными в условиях приватизации, возникновения капиталистического рынка и шаткости временных законов. Массы людей вовлечены во все виды незаконной торговли, контрабанды, уклонения от налогов и обязанностей. И просто удивительно, как много среди сегодняшних предпринимателей тех, кто не уверен в будущем и действует согласно традиционному принципу «хапнул — и бежать».

До сих пор еще весьма сильна и «незаинтересованная зависть», более того, сейчас число мишеней увеличилось, ведь достигших высокого политического положения, быстро разбогатевших, открывших выгодное дело или приобретших известность день ото дня становится все больше. Неприязнь к таким людям выражается в старой уравнительской риторике. Как замечает проницательный наблюдатель, «в большинстве восточноевропейских стран до сих пор широко распространена поддержка уравнительного распределения». Негативное отношение испытывают на себе все виды элит, включая интеллектуалов (которых, конечно, называют «яйцеголовыми»).

Тех же, кто не только не улучшил своего положения, но и многое потерял в водовороте революционных изменений (например, большая часть рабочего класса и крестьянства, не говоря о безработных — феномене, которого не было в социалистические времена), охватывает ностальгия. Они требуют от правительства бесплатного медицинского обслуживания и образования, работы, пенсии, социальной зашиты. Наверное, не многие люди хотели бы вернуться, к коммунизму, но многие мечтают о некоем «третьем пути», гуманном капитализме, или, перефразируя старые лозунги о социализме, «капитализме с человеческим лицом», «польском пути» к капитализму. Таким образом, наследие «реального социализма» существует, и если его не преодолеть (что может потребовать целого поколения), полный успех посткоммунистических реформ вряд ли реален. Это доказывает еще раз, каким сильным фактором социальных изменений могут быть идеи, которые исповедуют люди.

Возникновение нормативов: отклонения иновации

Нормативная основа социальной структуры

Социальная жизнь регулируется правилами. Многие ученые считают нормы, ценности, институты, регулирующие поведение людей, центральным аспектом общества. В своем классическом определении Эмиль Дюркгейм рассматривал «социальные факты» именно в нормативных терминах.

«Когда я выполняю свои обязанности как брат, муж или гражданин, я выполняю обязанности, которые установлены по отношению ко мне и моим действиям законом и обычаем. Даже если они согласуются с моими собственными ощущениями и я чувствую их реальность субъективно, то все равно эта реальность объективна, потому что не я их создал, я просто получил их в своем образовании... Здесь - те способы действия, мышления и ощущения, которые представляют замечательное свойство существования вне индивидуального сознания. Эти типы поведения или мышления не только внешни по отношению к индивиду, но, более того, обладают повелительной и сдерживающей силой, которая позволяет навязывать их индивиду независимо от его воли».

Аналогичное нормативное выражение идеи «аксионормативного порядка» разработал Флориан Знанецки. По его словам, «социальный порядок с этой точки зрения обозначает лишь аксионормативный порядок среди феноменов, называеемых социальными... Социальная организация основывается на коллективно признаваемых и поддерживаемых нормах, которые регулируют не только действия, но также опыт и представления ее членов... Культурные феномены являются социальными, поскольку все они подчинены коллективно санкционируемым правилам». Интерес к нормативным основаниям общественного согласия и равновесия системы проявляют в своих работах представители структурного функционализма. «Драматургическая школа» и особенно Эрвин Гофман обеспечили тонкий анализ имплицитной нормативной основы социальной драмы. Этнометодологи проникают еще глубже в хитросплетения принимаемых как должное нормативных предположений, лежащих в основании жизни. Они предложили теорию «систем правил» и «правил режимов». Это лишь несколько примеров, но они доказывают, что «важность социальных норы и их ключевая позиция в социальной жизни были широко признаны социологами». Наверное, не будет большим преувелнчением сказать вместе с Гарри Джонсоном, что «концепция нормы является центральной в социологии .

В данной главе мы вкратце рассмотрим два способа, благодаря которым этот важный аспект может подвергаться изменениям: процесс институционализации отклонения и нормативные новации.

Институционализация отклонений от правил

Под нормативными изменениями я понимаю возникновение, замену или преобразование компонентов нормативных структур: норм, ценностей, ролей, институтов, институциональных комплсксов. Для простоты я буду говорить об изменении норм, но все, что будет сказано, применимо к другим, более сложным группам правил и норм. Я сосредоточусь главным образом на способе, при помощи которого нормы (или измененные нормы) возникают из действий, предпринимаемых различными социальными агентами.

Изменение норм предполагает в качестве своего рода прелюдии нормативные отклонения. Как замечает Роберт Бурштедт, «некоторые отклонения от старой структуры являются частью процесса создания новой структуры». Эта важная категория «отклонение» требует точного определения, и здесь уместно обратиться к Роберту Мертону. Он предлагает следующую концепиию отклонения. «Адаптация описывается как отклоняющаяся (но не обязательно болезненная), когда поведение отдаляется от того, что требуют культурные цели, институциональные нормы, либо те и другие». Мертон предостерегает от того, чтобы смешивать отклонения со своеобразием поведения; надо «различать новые формы поведения, которые еще находятся в рамках институционально предписываемых или допускаемых, и новые формы, которые выходят за эти рамки. По терминологии Флоренс Клакхон, первые представляют собой «вариантное» поведение, вторые - «девиатноее».

И свою очередь, «толерантность» вариантного поведения (т.е. диапазон допускаемых конкретных применений обшей нормы) должна отличаться от «фактической терпимости» (т.е. пассивного отношения обшества к поведению, расцениваемому как девиантное), а также от того, что можно назвать «инститyционалыюй терпимостью», т.е. запретами на негативные санкции девиантных действий. Якобсен определяет терпимость как «институционализированный социальный климат, когда личность может публично нарушать принятые нормы, не подвергаясь санкциям».

Мертон выделяет нонконформистское поведение (принципиальное отклонение) и аберрантное поведение (целесообразное отклонение). Они отличаются по нескольким важным параметрам.

1. «Нонконформисты объявляют о своем несогласии с социальными нормами публично и не стараются скрыть этого. Политические или религиозные раскольники настаивают на том, чтобы об их расхождениях с социальными нормами узнали все; аберрантные преступники стремятся избежать публичного осуждения».

2. «Нонконформисты бросают вызов законности социальным нормам, которые они отрицают, или по крайней мере противостоят их применению в определенных ситуациях. Аберранты, напротив, осознают законность норм, которые они нарушают, но считают такое нарушение приемлемым для себя».

3. Нонконформистское поведение позитивно, конструктивно; аберрантное - негативно: «Нонконформисты стремятся заменить морально подозрительные, с их точки зрения, нормы теми, которые кажутся им морально обоснованными. Аберранты стараются в первую очередь избежать наказующего воздействия существующих норм, не предлагая им замены».

Нонконформистское и аберрантное поведение инициируют два пути нормативного морфогенеза: посредством нормативных новаций и нормативного отклонения, причем и тот, и другой являются формой социального становления. Рассмотрим их подробнее, начиная со второго.

Морфогенез путем нормативного отклонения начинается с отдельных случаев аберрантного поведения тех, кто находит нормы чересчур строгими, хотя в целом вполне законными. Как определяет Якобсен, «нормативное отклонение... есть особый подвид нарушения норм, суть которого заключается в том, что оно совершается умышленно и скрытно). Например, вор не ставит под сомнение законность пятой заповеди, он наверня­ка будет разъярен, если у него самого что-нибудь украдут, и небудет удивлен, если его поймают и накажут. По словам Мертона, происходит «постепенное ослабление законности как бесплодной борьбы и расширение использования незаконных, но более или менее эффективных отклонений». Несомненно, мы избегаем одних норм все время, а других - время от времени.

В ряде случаев избежание норм целиком остается в частной сфере и не имеет социальных последствий. Но когда отклонения распространяются все шире, когда их начинает разделять боль­шинство людей, тогда пробуждается обществснное сознание. Нарушение тех или иных правил, которые ранее рассматривались как законные, подхватывается окружением, особенно если нарушители, преуспели. По замечанию Мертона, «эти удачливые жулики становятся образцом для подражания». Наглядный пример - частные предприниматели в странах «реального социализма», чьи действия воспринимаются многими, особенно молодым поколением, как «ролевые моде

ли», хотя все знают, что они достигли своего положения, нарушив законы, регулирующие плановую экономику.

Всеобщее отклонение от норм в сочетании с широко бытующим мнением «все так делают» приводит к тому, что такое отклонение принимает регулярный, повторяющийся характер. Роберт Уильямс описывает данную ситуацию следующим образом. «Социальные нормы скрыто нарушаются в широких масштабах, с молчаливого согласия и даже одобрения обшеством или группой до тех пор, пока такое нарушение не станет явным». Уклонения от налогов, обманы на экзаменах, мелкие кражи на фирмах, игнорирование таможенных обязанностей, ослабление контроля за валютой - известные всем примеры. В бывших социалистических странах широкое распространение получила кража товаров, сырья, инструментов и т.д. с государственных предприятий. Здесь традиционные моральные запреты, действующие применительно к частной собственности, явно не срабатывали потому, что для многих «государственный» означало «ничей».

Это следующий шаг на пути нормативного морфогенеза (но, заметим, нормы до сих пор находятся в соответствии с законностю). Наиболее важная фаза, полагает Мертон, наступает тогда, когда «принимающее все больший размах аберрантное, но «удачливое поведение» стремится ослабить или даже уничтожить законность институциональных норм, действующих в системе».

Институционализация отклонений включает в себя четыре момента: во-первых, они имеют определенный, регулярный характер; во-вторых, принимаются большинством, т.е. из частной сферы переходят в общественную; в-третьих, организованы в виде хорошо отработанной «социальной механики»; и, в-четвертых, редко наказываются, а если и подвергаются санкциям, то обычно в символической форме, чтобы подтвердить священность правил.

Такая ситуация складывается тогда, «когда официальные законы и предписания отстают от изменения интересов, ценностей и потребностей значительной части населения. В течение какого-то времени закон терпим к отклонениям».

Существуют три более специализированных варианта институционализированного отклонения. Первый - «нормативная эрозия». Лучше всего он иллюстрируется медленной либерализацией сексуальных нравов или постепенным ослаблением легальных стандартов относительно порнографии (смещение линиии между «мягкой» и «крутой» порнографией, все более терпимое отношение к нудизму и т.д.).

Второй вариант - «сопротивление нормам»: новые нормы вводятся указом «cвepxy» и отличаются от традиционных образцов поведения. Это можно наблюдать, например, при проведении реформ, направленных против общепринятых обычаев, стереотипов, предрассудков или моральных обязательств (попытки изменить правила женитьбы в африканских колониях, коллективизация собственности крестьян в социалистических странах и т.д.).

Третий вариант - «замещение норм». Старые нормы остаются в силе, но широко распространившиеся отклонения как бы приобретают законность благодаря масштабам и длительной традиции их применения. Как объясняет Якобсен, «отклонение может стать отчасти законным просто за счет длительного сушествования». Так, запрет на курение в общественных местах игнорируется потому, что «до сих пор, кажется, никто не возражал против этого». Однако нормы начинают действовать, если у общественности возникают возражения.

Подобные формы институциализированного отклонения ведуг к конечной фазе морфогенеза - установлению властями новых норм или приобретению последними статуса санкционированных, полностью легитимных и встроенных в новую нормативную структуру. Так, ссылаясь на повсеместно распространенные отклонения от устаревшего закона о разводе, Мертон утверждает, что «если «общественная поддержка данному институциализированному отклонению будет продлена, благодаря чему разрыв между принципами закона и частотой обманной практики станет очевидным, то это может способствовать изменению соответствующего закона». Вспомним также о пресловутых отклонениях от различных предписаний, навязанных странам Восточной Европы относительно собственности и валюты (о чем свидетельствует широкое распространение черного рынка), которые постепенно привели к уходу от устаревших и нереалистичных законов и законодательному введению новых правил, оказавшихся даже более либеральными, чем в некоторых странах Запада (например, устранение ограничений на поток валюты через границу Польши).

В результате ситуация полностыо меняется: следование старым нормам квалифицируется как девиация (или по меньшей мере анахронизм, традиционное, необычное поведение), а то, что раньше считалось отклонением, воспринимается как конформизм.

Так заканчивается цикл морфогенеза, которий неизбежно будет повторяться вновь и вновь.

Нормативные новации

Альтернативный механизм нормативного морфогенеза - накопление новаций. В этом случае ставится под сомнение действенность самих норм, отрицаются те, или иные привычки, традиции, обычаи, законы, причем делается это открыто, а иногдп даже с вызовом, демонстративно. По терминологии Мертона, такое поведение можно назвать «бунтом».

Люди выходят за pамки окружающей их социальной структypы в поисках способов создания новой, радикально измененной. Это предполагает отчуждение от господствующих целей и стандартов. Противостоящие нормы таковы, что их нельзя принять за неузаконенные, но и законными также считать невозможно, и наоборот. Бунт ведет к полной переоценке всего и вся, когда прямой или заимствованный опыт фрустраций влечет за собой полнейшую дискредитацию ранее принятых ценностей.

Понятие нормативных новаций имеет широкое приложение. Его можно отнести к ученым, выдвигающим новые научные парадигмы, оригинальные технологические решения; религиозным деятелям, предлагающим собственные трактовки добра и справедливости; художникам или писателям, изобретающим новый творческий стиль; предпринимателям, реорганизующим производство или торговлю; политикам или правителям, вводящим новый кодекс законов, и т. д. В каждом случае ниспровержение прежних норм и правил начинается с проявления творчества, оригинальности, с отхода от существующих общепринятых традиций. Естественно, что такими способностями обладают избранные члены общества, или, как говорят Лумисы, «меньшинство».

Между тем моментом, когда выдвигается какая-то новация, и временем, когда она становится наконец общепринятой, замещая господствовавшие прежде предписания, представления и ноpмы, лежит значительная дистаниия. Процесс может быть разбит на четыре стадии. Каждая стадия полна случайностей: процесс может продлажаться, а может и застопориться, достичь конечной фазы морфогенеза или остановиться на полпути. Есть некоторое сходство этой модели с понятием «ценностно-дополняемого» процесса, которое выдвинул Смелзер, изучая коллективное поведение.

Каждая стадия в ценностно-дополняем процессе является необходимым условием эффектшного приумножения ценностей на следуюшей стадии. По мере продвижения вперед, диапазон возможностей, предусматривающих варианты получения конечного продукта, сужается.

Таким образом, на первой стадии новация может оставаться частной, полностью характерной для этой стадии, и попытки сделать ее достоянием общественности могут долгое время терпеть неудачу. Рукописи, оставшиеся в набросках, модели новых машин, пылящиеся в ящиках, идеи, о которых мечтают в одиночку, не делясь с другими, - все это примеры, свидстельствующие о том, что новация не получила широкого распространения и известности и, следовательно, в дальнейшем не даст никакого социального эффекта.

Не случайно, одно из фундаментальных требований научной этики предписывает делать научные открытия достоянием гласности. Мертон называет это нормой «коммунизма» или, может быть, лучше «коммунализма» научных результатов. Без такой нормы ценность науки была бы утрачена. .

Но даже если новации становятся известными, то это eщe не означает немедленной социальной отдачи от них. Блокирование нововведений может осуществляться людьми, которые взяли на себя такую функцию как некую побочную активность (консервативный учитель, подавляющий все проявления индивидуальности учеников; традиционно ориентированные соседи, распространяющие сплетни об экстравагантных манерах нового жильца; негибкий менеджер, запрещающий любые эксперименты с новой производственной техникой). Кроме того, в современном обще­стве подобные функции (их можно назвать «сторожевыми») выполняют те, для кого это - специальность, главное предназначение деятельности. К ним относятся цензоры, референты статей или книг, сотрудники редакторских отделов и патентных бюро, квалификационных комитетов и т.д. Если обратиться к прошлому, то нельзя в данной связи не вспомнить об инквизиции и охоте на ведьм, в средние века, что представляло собой гораздо более жестокую идеологическую охрану, нежели большинство современных фильтруюших механизмов. Средствами подавления, строгого социального контроля, цензуры, запретов, законодательной обструкции и т.д., нормативные новации могут быть не допущены к осознанию или начальному принятию их более широким сообществом.

Основной вопрос, конечно, касается природы критериев отбора («селекторов»), которые одним новациям не дают распространяться, а другим позволяют прорываться. Правомерно предположить, что очень важным критерием отбора, действующим на большом временном интервале, являются объективно выраженные интересы членов общества. По словам Мертона, «некоторая степень отклонения от действующих норм, наверное, функциональна для базовых целей всех групп. Определенная степень «новаторства» может вылиться в формирование новых институциональных моделей поведения, которые более адаптивны, чем старые, в создании или реализации первичных целей». На коротком отрезке времени, прежде чем конечный критерий утвердит себя, селекция происходит либо благодаря искаженным интересам, разделяемым людьми (ложное сознание, идеология), либо - что встречается чаще - благодаря навязанным интересам тех, кто обладает властью, имеет достаточно средств для поддержания норм и ценностей, отвечающих их благополучию, и способен подавить любую угрозу со стороны алтернативных норм и ценностей.

Если новации успешо прорываются сквозь все фильтрующие механизмы и достигают широкой общественности, начинается фаза их распространения. Здесь наблюдаются различные варианты.

1. Может произойти компенсация, когда начальные изменения вызывают отрицательные обратные связи, которые стремятся уменьшить значение нормативных новаций, а то и вовсе уничтожить их средствами контрреформы.

2. Может произойти чрезмерная компенсация, когда сопротивление нормативной новации столь велико, что компенсаторный механизм реагирует слишком сильно и «переполняется», т. е. не только сохраняя сушествуюшее положение вещей (status quo), но и окончательно изменяя структуру в направлении, противоположном тому, что предполагалось. Этот ответный удар, или «эффект бумеранга», нередко имеет место при про­ведении политических реформ, у многих из которых есть свой «термидор». Попытки укрепить данную институциональную структуру способны привести к противоположным результатам .

3. Изменения, вызванные введением новых норм, могут ограничиться областью нормативной структуры без дальнейших последствий для других сфер обшества. Таковы, например, местные или региональные привычки, не выходяшие за рамки изолированных сообшеств.

4. Встречаются ситуации, когда начальные йзменения ведут к случайной трансформации определенного ограниченного количества других компонентов нормативной структуры (некоторых единичных норм и ценностей, институтов, ролей и т.д.). Это придает сушествуюшей нормативной структуре хаотический оттенок, модифицируя ее в различных точках, но в конечном счете сохраняя в прежнем виде. Выражаясь метафорически, она становится похожей на лоскутное одеяло. В качестве примера можно привести многочисленные частные реформы, которые проводились для того, чтобы отреагировать на кризис в экономических системах восточноевропейских социалистических стран, но не затрагивали основных принципов; или принятие законов, стремяшихся угнаться за возникаюшими социальными проблемами бессистемно, по принципу «от противного».

5. Наконец, наиболее важный вариант заключается в усилении изменений благодаря действию положительных обратных связей, или «второй кибернетики». Здесь начальные изменения влекут за собой цепь последовательных сдвигов в других компонентах нормативной структуры, что приумножает нормативныe нововведения вплоть до полной трансформации структуры. Это часто случается в сфере технологии. Например, с изобретением автомобиля, аэроплана и комльютера изменился образ жизни людей. Что касается политики, то вспомним, какую роль сыграл независимый профсоюз «Солидарность» в трансформации польской политической системы или какое значение имели относительно свободные и открытые средства массовой информации («гласность») для Советского Союза.

Итак, норматнвные изменения могут быть остановлены в ситуации простой или чрезмерной компенсации. Но если новации удается выстоять, то решающее значение приобретает ее легитимация - в противном случае существование новых норм, ценностей и институтов ненадежно. Когда только что установленные нормативные структуры приобретают более широкое законное основание и сдерживаются лишь сопротивлением со стороны правящей элиты или доминирующих групп давления, тогда в них накапливается потенциал для раскола, разногласий, оппозиции и бунта. Такие новации не могут сохраняться долго, их неизбежное отрицание будет порождать новый цикл нормативных изменений.

Великие личности как агенты изменений

История как человеческий продукт

Социальные изменения, включая широкомасштабные исторические преобразования, являются результатом действий людей. В социальной истории нет ничего, что не могло бы быть расценено как преднамеренный либо непреднамеренный результат человеческих усилий. «То, что история делается мужчинами и женщинами, более не отрицается никем, за исключением некоторых теологов и мистических метафизиков».

Сказать, что люди делают историю, еще не значит ответить на вопрос: кто в действительности делает ее, все ли мужчины и женщины или лишь некоторые; все ли делают в равной мере, или их вклад различен; все ли участвуют в созидании в одной и той же области или в разных сферах, одинаковым образом или разными путями. Короче, мы спрашиваем:

Кто делает историю?

Какая часть истории ими делается?

Что за историю они делают?

Как они делают ее?

Спрашивая, кто делает историю, мы должны иметь в виду основные отличия между индивидуальными деятелями (людьми) и коллективными (группами, выполняюшими определенные задачи, социальными движениями, ассоциациями, политическими партиями, армиями, правительствами и т.д.). О коллективных деятелях речь пойдет позже, а сейчас наше внимание сосредоточится на индивидах. Среди них можно выделить, три различных типа. Первый составляют обычные люди, занятые нормальной, повседневной деятельностью. Они работают и отдыхают, едят и спят, путешествуют и гуляют, разговаривают и пишут, смеются и ссорятся. Но существуют и исключительные люди, составляюшие тип индивидов, которые благодаря особым личным качествам (знаниям, компетенции, таланту, мастерству, силе, хитрости и даже «харизме») действуют во имя или в интересах других, либо манипулируют другими, подавляют их. Это лидеры, пророки, идеологи, государственные деятели, диктаторы, тираны и т.д. К третьему типу относятся те, кто занимает позиции, обеспечиваюшие особые полномочия (при этом вовсе не обязательно, чтобы они обладали исключительными личными качествами). Роль таких людей требует действий, определяющих судьбу других. Мы имеем в виду правителей, законодателей, менеджеров, администраторов, полицейских и т.д.

Можно предложить еще одну типологию - по формам действий. (1) Если мы будем рассматривать способ действий, то получим некоторый континуум. На одном полюсе окажется повседневная деятельность, движимая чисто эгоистическими, частными мотивами и намерениями. Каждое такое действие может влиять на жизнь других людей, а в совокупности они способны вызвать весьма ошутимый социальньый отклик (например, в случае отклонения от нормы или изобретения новых орудий). (2) Продвигаясь по континууму, мы обнаружим действия, предпринимаемые в более широком контексте коллективного поведения. Они все еше плохо скоординированы, не объединены общими намерениями, но вследствие своей масштабности могут иметь прямые и важные социальные последствия. Проявлениями такого типа действий могут служить поведение толпы, паника, взрывы ненависти, восстания. (3) Далее идут коллективные действия, имеюшие преднамеренный, целенаправленный, координированный характер. Они преследуют некую общую цель. Таковы, например, митинги, манифестации, кампании и т.д. (4) Отдельную категорию образует предпринимательская деятельность, направленная на мобилизацию и вовлечение в свою орбиту других. (5) И, наконец, существуют разного рода политические действия в борьбе за достижение власти или за ее упрочение, издание распоряжений, манипулирование, установление законов, правил (а также тайные переговоры, проведение кампаний за отмену выборов и т. п.).

Что касается целей действий отдельных индивидов, то здесь тоже можно выделить несколько вариантов. Одни действия направлены непосредственно на структуры. Они создают их, изменяют или поддерживают. В ходе таких действий вводятся новые нормы, выдвигаются оригинальные идеи, возникают новые отношения, формируются новые иерархии. Другие действия направлены не на структуры, а на людей. Речь идет о воспитании, обучении,- координации и т.д. Косвенно они также способны оказывать влияние на структуры, внося тем самым свой вклад в социальные изменения. Наконец, действия третьего вида нацеливаются на объекты - как природные, так и те, что созданы человеком.

Таким образом, люди «делают историю» по-разному. Второй вопрос: какую часть истории они делают? Одинакова ли их роль в этом процессе? Очевидно, что, в отличие от обычных людей, вклад каждого из которых ничтожен, но в совокупности они могут дать мощный импульс социальным изменениям, выдаюшиеся личности оказывают на ход истории значительное влияние. Неслучайно, именно великие люди привлекали внимание исследователей с самого начала изучения социальных изменений. Последуем этой традиции.

Прежде всего попытаемся определить, кто составляет категорию «великие люди». Даже если избегать моральных оценок и принимать в расчет лишь степень объективного влияния, то итогда данная категория будет очень разнородной. Возьмем фактор времени. На одном полюсе окажутся те, кто оставил - хороший или плохой - но в любом случае долгий след в человеческой истории: Иисус, Будда, Цезарь, Наполеон, Сталин, Гитлер, Коперник, Эдисон. К другому могyr быть отнесены люди, диктующие вкусы, стили, моду, увлечения и т.д. Они могyr иметь огромное число последователей, и в некоторых областях их воздействие может быть очень сильным и массовым, но лишь временным, поскольку на смену им скоро приходят другие. Вспомним Элвиса Пресли и «Битлз», Мадонну и Принца, Пьера Кардена и Джанни Версачи. .

Существенно варьируют и пространственные масштабы влияния: у кого-то они локально ограничены (либо отдельными сообществами, либо территориями), а у кого-то распространяются весь земной шар. Сравните Пол Пота н Ленина, Пиночета и Гитлера. Наконец, влияние варьирует по своему содержанию. И здесь встает третий вопрос: что за историю они делают? На одном полюсе - «лидеры действия»: полководцы, политики, диктаторы, на другом - «лидеры мысли»: пророки, философы, ученые, мыслители. И, наконеи, по всем трем осям существует огромное разнообразие конкретных случаев, различающихся по временной протяженности, пространственным масштабам и сфере влияния.

Наконец, мы подошли к последнему вопросу: как делается история? Люди могут оставить свой след в истории как непреднамеренно, так и намеренно, при этом объективные последствия и субъективные цели и задачи вовсе не обязательно совпадают. Коперник, скорее всего, не представлял, что его открытия в астрономии вызовут поистине революционные изменения в науном, религиозном и даже обыденном мышлении. Джеймс Уатт вряд ли предполагал, к каким последствиям для человеческой цивилизации приведет изобретение им парового двигателя. Нильс Бор не мог предусмотреть, что его опыты дадут толчок к созданию ядерного оружия, драматически изменят военный баланс и политическую историю после Второй мировой войны. Все эти «лидеры мысли» не считали себя «творцами истории», хотя их идеи и привели к широкомасштабным историческим изменениям. Сказанное относится и к «лидерам действия». Александр Македонский не догадывался, что победа над персами спасет западную цивилизацию на целое грядущее тысячелетие, как и Христофор Колумб не подозревал, что он открыл территорию, где в будущем возникнет сверхдержава. Они просто делали свое дело, не зная, что запускают процессы всемирно-исторического значения. Иногда в основе подобных действий лежали змоциональные или моральные импульсы. Роза Паркс, негритянка из Монтгомери штата Алабама, отказавшаяся занять в автобусе «место для черных», не преследовала цель начать мощное движение за гражданские права негров, впоследствии изменившее лицо Америки.

С другои стороны, многие деятели, конечно, сознательно пытаются играть великую роль, преобразовать мир. Наполеон и Маркс, Робеспьер и Ленин, Горбачев и Рейган - вот лишь некоторые примеры. В данном случае субъективные намерения и объективные последствия зачастую не совпадают. По иронии истории, амбициозные реформаторы и революционеры нередко действительно добиваются исторических сдвигов, но вовсе не тех, на которые они рассчитывали. Как замечает Карл Поппер, большиство революций приводит к последствиям, противоположным тем, о которых мечтали революционеры. По его словам, «даже те ннституты и традиции, которые возникают в результате сознательных человеческих действий, являются, как правило, косвенным, непреднамеренным и нежелательным побочным продуктом таких действий». Глубоко моральное, романтическое и гуманное учение Карла Маркса выродилось в одну из наиболее бесчеловечных политических систем в мировой истории.

Бывают и противоположные ситуации. Так, Михаил Горбачев, начиная политику гласности и перестройки, старался спасти агонизирующую коммунистическую систему, а не подтолкнуть ее к полному краху. Его намерения, далекие от революционных, вылились, наверное, в наиболее глубокие исторические преобразования современности. Этот политический деятель оставил след в истории не благодаря тому, чего он хотел достичь, а благодаря объективной роли, которую сыграл. Лишь очень немногие великие лидеры или политики способны достигать тех исторических целей, которые они перед собой поставили. Если им это удается, то чаще всего в сравнительно ограниченных социальных реформах, а не в глобальных проектах реконструкции.

Конкурирующие теории

В постоянных размышлениях философов и социологов о роли личности в истории наряду с двумя противоположными позициями - героическим и социальным детерминизмом, неизбежно возникает и срединная, старающаяся сочетать в себе все наибо­лее ценное из обеих доктрин. Мы будем называть ее эволюционно-адаптивным подходом.

Концепция героического детерминизма опирается на общие положения об индивидуализме и волюнтаризме. Как считают ее сторонники, история полностью поддается влиянию индивидуальных действий, и большая часть исторических изменений является заслугой великих личностей.

Классическая формулировка дана в работах шотландского историка и философа Томаса Карлейля (1795-1881). «В каждой эпохе мировой истории мы обнаруживаем Великого Человека, которого можно назвать ее спасителем, той искрой, из которой разгорается пламя. История мира была биографией великих людей». .

Это - лидеры, создатели новых парадигм, моделей и в широком смысле слова творцы. Все, что реализовано в человеческом мире, есть воплощение мыслей великих людей; душа всей мировой истории справедливо может рассматриваться как история Великих людей.

Особый признак величия заключается в способности понимать реальность и адекватным образом действовать. Исключительные личности «интуитивно видят Божественную Идею за внешними обстоятельствами и проникают в суть всеобщих процессов, которая скрывается за будничным существованием».

Многочисленные последователи относятся к таким личностям с почтением. «Мы все любим великих людей; любим, благоговеем и склоняемся перед ними. Это обеспечивает наиболее сильные соuиальные связи. «Что есть дыхание жизни всего общества, как не источник почитания Героя, смиренное восхищение истинно великим? Общество основано на почитании Героя. Карлейль проводит скрупулезный анализ нескольких категорий героев. Среди них и те, кого уподобляют богам, кого расматривают как наместников богов (пророки и свяшенники), и поэты, писатели, правители. Таковы Магомет, Данте, Шекспир, Лютер, Кромвель, Наполеон.

Аналогичную позиuию занимает один из ранних последователей Карлейля историк Фредерик Адамс Вуд. Он сосредоточива­ется лишь на одной категории - монархах и доказывает их важную роль в европейской истории. Изучение правления 386 суверенных монархов привело Вуда к заключению, что сильные, средние и слабые монархи правили соответственно в сильные, средние и слабые периоды истории наций примерно в 70% случаев. Такая корреляция свидетельствует о том, что «работа мира начиналась и направлялась немногими великими людьми». Доктрина героического детерминизма стала каноном учебником по историографии, где в центре внимания находятся Цезарь и Александр, Наполеон и Кромвель, Робеспьер, Гитлер, Сталин и другие иконописные фигуры.

Основная задача и трудность для сторонников доктрины ссылка на исторический контекст, социальные обстоятельства, конкретные ситуации, в которых действовали великие люди, поскольку очевидно, что даже воля героев сталкивается с препятствиями. Поэтому в анализ хода истории необходимо вводить по­добные сдерживающие факторы. До сих пор догматические зашитники героичекого детерминизма заявляют, что условия, которые ограничивают возможности героев, есть лишь наследие великих личностей, живших ранее. С этой поправкой исключительная роль великих людей остается неоспоримой. Однако такой «генетический героический детерминизм» близок к утверждению бесконечного регресса и тавтологии.

Социальный детерминизм основан на противоположной идее о предопределенном курсе историн, движимой внутренними побудительными силами и заблокированной от воздействия людей, в том числе великих героев. Сторонники этой концепции провозглашают фатализм и рассматривают индивидов в качестве частиц, которых влекут за собой волны истории. В лучшем случае они являются носителями исторического процесса, воплощением истории, ее закономерностей, направлений и целей.

Люди по-разному воспринимают происходящее вокруг и по-разному представляют себе будущее. Те, кто правильно оценивает реальные, объективные тенденции и закономерности, лучше адаптируются и действуют более эффективно. Именно эти свойства делают людей великими.

Подобные рассуждения выражаются в двух вариантах. Первый, идеалистический вариант представлен Гегелем, для котоpoгo «мировая история есть развитие Идеи Свободы». Великие люди способны лучше воплощать Дух, идти в ногу с историческими событиями. Они - «мыслящие люди, проникшиеся требованиями времени».

Другой вариант - материалистический. Он представлев так называемым «историческим материализмом», который был предложен Марксом, а позднее разработан ортодоксальными марксистами (Каутский, Плеханов, Сталин). Для них «железные» закономерности исторического развития коренятся в экономике и возникновении классов с их конфликтными интересами. Великие личности наиболее адекватно воспринимают и выражают классовые интересы. Они могут стать «служанками» истории, беря на себя роль лидеров в массовых движениях, воплощающих эти классовые интересы.

Основная трудность для защитников соииального детерминизма - в объяснении того факта, что некоторые великие личности, несомненно, изменили течение и скорость истории. Что случилось бы, не окажись они на исторической сцене? Как сложилась бы история, если бы шальная пуля попала в Наполеона на мосту в Лоди в начале его карьеры или если бы Ленин был арестован по пути из Швейцарии в Россию и не возглавил бы Октябрьскую революцию? Произошел бы коллапс коммунизма в судьбоносном 1989 г., если бы не Горбачев? Таких вопросов множество, и в большинстве случаев ответ на них отрицательный. История без этих людей была бы иной.

Приверженцы социального детерминизма могут прибегнуть к защитной стратегии, суть которой заключается в том, что великие личности - это продукт исторических времен, что они просто отвечают требованйям эпохи. Такие требования закономерны, обязательны, и на них непременно должен кто-то откликнуться. Дело не в какой-то конкретной личности, на ее месте может оказаться другая, которая в любом случае выполнит необходимую историческую роль.

Этот довод высмеял Карлейль. «Время зовет? Увы, мы знали времена, которые достаточно громко звали великого человека, но никто не отозвался на призыв! Провидение его не послало. Время звало изо всех сил, но вынуждено было отступить и потерпеть крах, потому что тот, кого звали, не пришел».

Наиболее разумна срединная позииия, которую можно назвать «адаптивно-эволюционной». Лучше всего этот подход разработан Альфредом Кребером и Робертом Мертоном. Они изучали роль гениев в науке, но выдвинутые ими гипотезы приложимы и к другим областям социальной жизни. Суть данной концепции в том, что она признает значение и великих людей, и соииального контекста. Их доказательство основывается на двух принципах. Принцип вариации утверждает случайный фактор выдвижения (талант, мастерство, энергичность, гениальность), что в каждой популяции существует в определенной пропорции. Как отмечал Пуанкаре (1854-1912), «рождение великого человека - величайшая случайность». Даже Карлейль понимал случайность появления гения. «Наиболее ценный дар, который Небо может дать Земле, это «гениальный» человек. Душа человека спускается к нам с небес с посланием Бога».

Затем начинает действовать принцип отбора. Выдаюшиеся люди должны найти «благодатную почву» для своих идей, открытий. Если это им удается, то они становятся способными вести за собой других и таким образом влиять на соципльные процессы, изменять курс истории. Но если их идеи не соответствуют требованиям времени, не отвечают нуждам и чаяниям масс, то никакие уговоры или принуждение не помогут. Иными словами, никто не сможет сыграть исторической роли, если социальные обстоятельства этому не благоприятствуют. Великие исторические события в обществе обязаны счастливому совпадению социального и индивидуального факторов.

Согласившись с данным выводом, мы должны будем рассмотреть две специфические проблемы. Во-первых, как происходит взаимодействие социального и индивидуального факторов в процсссе становления героя, и, во-вторых, как это взаимодействие проявляется в герое и в процессе социальных изменений, на которые он влияет как великая личность.

Становление героя

Многие рождаются с тем или иным талантом, и некоторым из них социальные обстоятельства позволяют раскрыть и развить его. Однако решающий момент наступает позднее, когда общество признает такую заявку на исключительность или, напротив, отвергает ее. Чтобы стать лидером, надо иметь последователей. Чтобы сделаться проороком, нужно, чтобы были верующие. Чтобы прослыть знаменитым писателем, надо, чтобы были читатели. Чтобы иметь вес в обществе, достоинства человека должны быть признаны общественностью. Именно здесь действуют социальные механизмы отбора, поднимающие отдельных, индивидов до статуса героев и отказывающие в таком статусе большинству других.

Существуют четыре доказательства важности социального аспекта феномена великой личности.

1. Многие выдающиеся люди (изобретатели, деятели искусства, ученые, писатели) получили признание лишь после смерти. Более того, случается и так, что их достижения приписываются тем, кто жил позже. Такие люди явно предвосхищали будущую эпоху, и потому современники не были в состоянии понять и оценить их по достоинству. Вспомним ученых Галилея, Кавендиша, Гаусса, Галуа, Флека, композиторов Мусоргского и Бартока, художников Ван Гога, Тулуз-Лотрека и Модильяни, которые умерли в нищете и безвестности и получили всемирное признаниелишь десятки лет спустя.

2. Второе доказательство в некотором смысле противоположно первому. Речь идет о том, что благоприятный социальный контекст не только способствует признанию достижений, но и подталкивает к ним. Хорошо известны, например, многочисленные независимые научные открытия, сделанные тогда, когда научные сообщества были подготовлены к этому. Таковы открытия Ньютона и Лейбница; Резерфорда и Шиля; Генри, Морзе, Стенли, Уинстона и Кука; Дагерра, Нипси и Тальбота; Адамса и Леверьера; Кроса и Эдисона. Похоже., число примеров растет по мере вступления науки в современную эпоху. Не так давно о крупном успехе в физике сверхпроводников сообщили почти одновременно более двадцати независимо работавших ученых. Комментируя подобные ситуации, Г. и Дж. Ленски пишут: «Хотя мы не отрицаем способностей этих личностей, но все же предполагаем, что немногие из тех, кто внес свой вклад в развитие знаний, были незаменимыми». Скорее, таково было общее состояние фундаментальной науки в целом, что делало возможным определенные типы открытий или изобретений.

3. Существуют целые эпохи, которые иногда называют «золотым веком»: Греция в V в. до н.э., цивилизация майя, итальянский Ренессанс в ХV в., французский Ренессанс в XVI в. Почему так много гениальных людей родилось именно в это время и именно в этих странах? Единственным объяснением является социальный контекст, оказавшийся благоприятным для расцвета творческих возможностей человека.

4. Последнее доказательство важности социального аспекта следует искать в неравном представительстве великих личностей среди мужчин и женщин, различных рас и этнических сообществ. Подавляющее большинство политических лидеров, монархов, президентов, военных героев - мужчины. Та же картина среди достигших вершины славы в науке и искусстве. Нобелевские премии по литературе получили 86 мужчин и лишь 7 женщин, по химии - 97 мужчин и лишь 4 женщины. Нет никаких оснований говорить о врожденном генетическом превосходстве мужчин с точки зрения склонности к творчеству, новациям. Единственное объяснение - укоренившиеся социальные предрассудки и дискриминация, неодинаковое распределсние ресурсов (обучение, свободное время и т.д.) и внимания к дейcтвительному успеху (доступ к публикациям, средствам формирования мнений, обще­ственной известности и т.д.). Аналогичные примеры можно привести и по поводу недавнего представительства расовых и этнических меньшинств. Здесь явно имеет место негативный социальный отбор, блокирующий определенным категориям возможность равного признания их достижений.

В процессе социального отбора принимаются в расчет различные критерии исключительности. Они обеспечивают подтверждение уникальной, экстраординарной социальной позиции, другими словами, законность величия. Такие факторы институциализируются, обращаются в нормы и правила, определяющие решения о том, кто заслуживает признания. Основы легитимации сильно варьируют, в зависимости от сферы деятельности и достижений.

В религии, политике и военном деле, которые взрастили большую часть исторических героев, наиболее ранним и общим кри­терием была персональная харизма.

Согласно Шилзу, « харизма есть качество, которое приписывается личности, действиям, ролям, институтам, символам и материальным объектам из-за предполагаемой их связи с «конечным» «фундаментальным», «жизненным», определяющими порядок силами. Эта предполагаемая связь с конечными «серьезными» элементами во Вселенной и в человеческой жизни рассматривается как качество или состояние бытия, проявляемое в носителе и действиях индивидуальных личностей и присущее определенным ролям и коллективам».

Такому качеству приписывается сверхъестественное свойство, знак божественной милости, избранности, необычного тяланта. Харизма может субъективно ощущаться ее носителями, создавая ощущение необычной мощи, упорства и призванности, и может восприниматься окружением. Одно ощущение усиливает другое, и лишь вместе они рождают истинно харизматическую личность. По словам Шилза, «личности, которые обладают интенсивным субъективным ощущением собственного харизматического качества, и те, кому это качество приписывается другими, мы называем харизматическими». Если последнее отсутствует, то это означает узурпацию харизмы без всяких социальных последствий. Если отсутствует первое, то следует говорить о ложной, придуманной обществом харизме, поднимающей посредственность к славе и влиянию.

Понятие харизмы, со времен античности присутствующее в религиозном контексте, теоретически разработал Макс Вебер. Он рассматривал его как одно из трех оснований легитимной власти. и влияния, которое одни люди оказывают на других в политичес­кой, военной, религиозной и интеллектуальной сферах (альтернативными основаниями для легитимности являются легально-рациональное и традиционное). Харизматическим авторитетом обладают творческие, инициативные, энергичные личности - лидеры, пророки, воины, признанные таковыми своими последователями или подданными. Считается, что они обладают сильнейшим динамическим потенциалом, необходимым для осуществления социальных изменений. Для Вебера «харизматический авторитет всегда революционен». В то время как традиционные и легально-рациональные авторитеты склонны к рутинному или конформистскому поведению (выполняя установленные порядки или следуя нормативным принципам, в которых они могут найти подтверждение своему статусу), харизматические авторитеты черпают свою законность свыше, независимо от социальных институтов. Они готовы уничтожить существующий порядок и создать на его месте новый. «Харизматические личности, и те, кто верит в них, стремятся к кардинальным преобразованиям. Они хотят сломать структуры рутинных действий и заменить их структурами, «наполненными» качествами или состояниями сознания, которые порождаются непосредственным и интенсивным контактом с «конечным» - с силами, направляющими и определяющими человеческую жизнь».

Харизматические личности развивают в себе определенные черты, помогающие им усиливать свой образ посланцев Бога, воплощения судьбы, предвестников истории, вождей и т.д.

Они очень требовательны и автократичны, диктуют, как должны вести себя их последователи, и наказывают тех, кто не соблюдает субординацию. Они сохраняют дистанцию между собой и своими учениками, прибегая к различным средствам, носят парадные костюмы или униформу, предпочитает особые формы общения, произносят речи с высоких трибун, устраивают собрания в огромных залах и т.д.

Они предпринимают экстраординарные действия с тем, чтобы продемонстрировать свою особую власть, сверхъестественные возможности (Мао, например, переплывал Янцзы). Они чрезвычайно догматичны, фанатически отдаются реализации собственных проектов и не терпят критики.

Они эффективно отгораживаются от неблагоприятных поворотов в общественном мнении, сплачивая вокруг себя фанатичных сторонников, почитателей и обожателей, которые создают феномен «групповой мысли» (убежденности в непогрешимости, всемогуществе, проницательности и правоте).

Значение харизматической легитимации усиливается в периоды социальных кризисов, когда рушатся привычные нормы, правила и законы, дискредитируется правящая элита и отвергаются традиции. В таких ситуациях люди обычно верят только тем, кто непричастен к существующему порядку. А поскольку происхождение харизматической личности по определению кроется в сверхъестественных источниках, постолькуу она лучше всего отвечает этому требованию. Нужда в харизматическом лидере у широких масс населения в условиях кризиса определяется по меньшей мере тремя психологическими факторами.

Во-первых, людям необходимо обрести чувство безопасности. которое может обеспечить фигура, берущая дело в свои руки. Как отмечает Карлейль, наиболее важная функция монархов заключается в том, чтобы «командовать, управлять, говорить нам ежедневно и ежечасно, что мы должны делать».

Во-вторых, люди пытаюся компенсировать собственные неудачи, неприспособленность и нищету эмоциональной идентификацией с великим героем, обретая гордость за его деяния. Современные социальные психологи называют это «героизацией реr рrосurа» («для исполнения своей функции»).

В-третьих, массы стремятся избежать ответственности, переложить ее на более сильного лидера. Эрих Фромм считал данное обстоятельство одной из психологических причин фашизма.

В более стабильных условиях на передний план выступают иные качества, и значение харизматических личностей ослабевает. Следует также подчеркнуть, что в разных сферах социальной жизни действуют собственные критерии исключительности. В науке, например, это знания, эрудиция, способность к творчеству; в искусстве - совершенство исполнения, подлинная оригинальность формы и содержания; в технике - эффективность, рациональность.

Быть гepoем

Независимо от способов получения статуса героя и критерия, по которому определяется этот статус, перед личностью, получившей социальное признание, открываются широкие возможности влияния на исторический процесс. Однако реализация такиx возможностей требует следующих условий.

1. Должна сложиться социальная, политическая, экономическая ситуация, в которой отдельные решения обретают вес. «Существование в исторической ситуации возможных альтернатив развития есть предварительное условие значимых героических действий». В таких «бифуркационных точках» (т. е. в пунктах, обнаруживающих вероятности альтернатив), казалось бы, незначительные факторы могут повлечь за собой неожиданно серьезные последствия. История всего мира начинает зависеть от мельчайших деталей, в том числе от решений, принятых одним человеком. Как правило, это происходит в периоды социальной дестабилизации, дезорганизации, предреволюционных беспорядков, послевоенных разрух и т.д. Похоже, что «во время войн и революций судьба людей зависит .от того, что решат одна или несколько личностей». Для того чтобы иметь шанс сыграть подлинно историческую роль, великая личность должна жить в исключительное время. В этом смысле героев формирует героическое время.

2. Выдаюшаяся личность должна обладать прерогативами власти или влияния. Величайший полководец вряд ли сумеет что-то сделать, если будет арестован; видный политик немногого добьется, если его сместят. Иначе говоря, для того чтобы сыграть историческую роль, великая личность должна не только жить внужное время, но и оказаться в нужном месте. В этом смысле герои формируются в героической обстановке.

3. Подлинно исторические изменения возможны только тогда, когда в них включены большие массы людей. Никто в одиночку, лишь собственными руками, не в состоянии изменить историю. Великая личность должна быть способна подвигнуть к действию других людей, мобилизовать их или сопротивляться им, вести за собой, устрашать силой или характером, соблазнять идеями, увлекать эмоциями - короче, вытаскивать из рутины и застоя. Когда принимаются исторически важные решения, массы должны быть «под рукой». Командиру необходима армия, революционному лидеру - озлобленная толпа, пророку - веруюшие, ожидающие благой вести, президенту - законопослушные граждане. Таким образом, последняя предпосылка для выполнения героической роли, для осуществления значительных социальных изменений состоит в наличии богатых человеческих ресурсов, поддающихся мобилизации. .

Влияние на историю

Исторнческая роль великих личностей принимает две формы, соответственно которым Сидней Хук различает два типа личностей - «событийные личности» н «личности, создающие события». Величие первых не зависит от того, что они совершили в действительности. Им вовсе не нужно проявлять невероятную мудрость, фантазию или высокие моральные качества, они просто «натыкаются на величие», оказавшись в нужное время в нужном месте и принимая верные решения, правильно используя открывшиеся возможности. Вытекающие отсюда исторические последствия справедливо приписываются именно им. «Событийный человек творит события при том счастливом или несчастливом стечении обстоятельств, когда его действия, равно как и уклонение от них, являются решающими и имеют глобальные масштабы». Зачастую такие люди изначально даже не подозревают об историческом значении своих поступков.

Что касается второй категории, то это действительно великие личности, обладающие уникальными свойствами - умом, талантом, проницательностью, настойчивостью, упорством в достижении целей. Из их числа рекрутируются харизматические лидеры; они сами чувствуют свою избранность, и другие признают их харизму. Уникальная особенность действий таких людей заключается не только в использовании возникающих возможностей, но и в создании последних. «Создаюший события человек... находит развилки исторических путей и помогает создать их. Он увеличивает шансы добиться успеха при выборе тех или иных альтернатив благодаря своим экстраординарным качествам».

На пути к историческому величию немало ловушек. Попытки изменить историю нередко терпят неудачу, даже если они исходят от действительно выдающихся личностей. Существует множество разнообразных барьеров, которые препятствуют успеху потенциального героя или ведут к провалу тех, кто завоевал признание ранее. Во-первых, чаще всего люди не в состоянии адекватно оценить свои возможности, правильно определить наличие исторических альтернатив, принимают желаемое за действительное. Во-вторых, сушествует обшая тенденция думать дихотомически «или-или», игнорируя комплексный характер социальных ситуаций, а также вариантность их возможного развития. В-третьих, большинству людей не свойственно умение правильно определять затраты, необходимые для достижения цели с минимальными потерями. В-четвертых, многие пренебрегают вероятными побочными непреднамеренными последствиями, особенно если они кажутся далекими по времени. В-пятых, как правило, не учитываются массовые реакции на принимаемые решения, переоценивается потенциал социальной мобилизации, неправильно определяется общественное настроение и ошибочно интерпретируются популярные среди широких масс цели и надежды. Наконец, последняя ловушка - самая опасная: речь идет об игнорировании того факта, что возможности человека управлять социальными и историческими обстоятельствами ограничены; в таких случаях чаще всего возникают попытки изо6ражать из себя всемогушего Господа.

Люди, которым удалось избежать этих ловушек, полностью заслуживают того, чтобы их называли «великими личностями».

Штомпка П. Социология социальных изменений. Москва, 1996, с. 295-336.

Сохранить в соц. сетях:
Обсуждение:
comments powered by Disqus

Название реферата: Методические указания для контрольной работы

Слов:11841
Символов:94482
Размер:184.54 Кб.